Лунгина удивительная – и переводчик она прекраснейший, и Баршай – чудесный музыкант, но мне кажется, тут главное не это. Я легко могу себе представить такого рода фильм с теми, от кого не осталось каких-то потрясающих произведений, и даже, что ещё занятней, вполне представляю людей, которые замечательное что-то сделали, а фильма такого про них не снять – тут какая-то крупность, значительность человеческая, встроенность в жизнь...
Вот про Вигдорову вполне бы представила подобный фильм, или попросту про нашу Нату, которая никаких произведений не создала, только в шахматы играла, и тоже не великий чемпион... И так жалко, что про них нет такого. И часто про тех, про кого есть и про кого такое можно снять, снято совсем-совсем не то... Вот Марью Синявскую снимали, но не так, не так...
Баршаю в этом фильме восемьдесят шесть лет, фильм снят очень незадолго до его смерти в 2010-ом. И он внешне, кроме глаз, очень тут стар, даже не по возрасту стар, я пока смотрела, думала, что ему лет девяносто. Ходит, приставляя ноги одну к другой. Стариковская голова, но глядит он совершенно живыми молодыми глазами, но руки, вроде бы старческие с виду, –движутся, живут, не оторвать глаз от этой их жизни, когда он объясняет, в чём суть дирижёрской работы,как надо и как не надо дирижировать. В очередной раз понимаешь бессмысленность слова старость...
И всё тут важно – гроза за окнами дома в швейцарской деревне, разговор о тучах, которые проливаются, придя с запада и наткнувшись на горы... И как гора за его окном похожа на гору, которая поднималась за кубанской станицей, где он жил до четырёх лет – в раю. И недописанное Бахом искусство фуги, и расшифровка последней десятой симфонии Малера, – нотной страницы с по десять раз перечёркнутыми нечитаемыми кусками, – и проникновение в замысел Малера, в только его тональность. И жена Баршая играет на органе под крышей... И как она его пледом укрывает, когда он на лужайке возле дома сидит – всё в строку, до слёз.
