Чёрной–чёрной ночью, когда изо всех сил пытаешься не проснуться, но всё–таки, если корабельная качка делается нестерпимой, открываешь глаза, – подрагивают мелкие лампочки электронных приборов, – и Киплинга вспоминаешь.
Кто там у него мчится, считая ступени, а кто под кроватью храпит во всю мочь?
Гриша лежала на краю кровати, уже не очень мирно, хвост ходил ходуном, а над ней возвышалось лохматое, одной лапой опираясь о кровать, а второй о Гришин бок, и ещё это лохматое слегка подпрыгивало.
Пришлось проснуться, всех разогнать, и уж коль так, пописать впрок, обнаружив по дороге, что жёваная бумага из мусорного ведра валяется у полуоткрытой двери в ванную – дверь захлопнуть, плюхнуться в кровать в надежде доспать без приключений до за–пять–минут–до–будильника.
Но – сквозь сон почему–то проскакали лошади – галопом, цокая копытами. Они проскакали прямо по коридору в гостиную всеми восемью лапами на двоих – пришлось встать, сварить кофе и ещё раз позавидовать Киплингу.
«.....
Вечером кошка, как ласковый зверь,
Трётся о ваши колени.
Только вы ляжете, кошка за дверь
Мчится, считая ступени.
Кошка уходит на целую ночь.
Бинки мне верен и спящий:
Он под кроватью храпит во всю мочь, -
Значит, он друг настоящий!»
