Через дырочки в шторах солнце – круглыми каплями на простыне, на листьях бугенвилеи в горшке у окна, на коже – Васька говорил «Леопырда», глядя из сладкой утренней постели, как я одеваюсь.
Лес из окна – вдруг, рывком, – совсем зелёный.
И небо по-провансальски густое – плотным замесом синей краски в ведре – только с ёлки игрушечный серебряный самолётик где-то висит в углу.
«Как мазь, густая синева ложится зайчиками наземь и пачкает нам рукава» – медленно всплывает.
Листается книга – две овчарки носятся по поляне – из автобусного окна – а рядом с тюльпановой клумбой возле решётки сада занесённые из лесу ветреницы.
Каждая махровая розовая до приторности сакура требует отдельного взгляда и оспаривает моё отвращение к девочковому розовому – вот не одевали б девиц в младенчестве в сладкие слюни принцесс – и больше было б женщин в традиционно неженских профессиях.
Проезжаю мимо громоздящегося на краю городка Робинзона холма, заросшего лесом, – а под деревьями на верхушке каменный дом с пустыми глазницами – украшательная руина в парке? дом прекрасной эпохи, поставленный на продажу? – из автобуса не поймёшь, выйти утром всегда некогда, – а вечером домой по другой улице автобус идёт ...
И очень тривиальное – горя, потерь, смертей в такое утро не меньше, чем когда сочится из серой тряпки безнадёжный дождь...
