В среду вечером я поехала после работы общаться в городе с Ишмаэлем, заскочившим в Париж на два с половиной дня, упакованных рабочими встречами под завязку и сверх.

Мы хотели пойти в Орсэ на выставку моего любимого таможенника Руссо, но оказалось, что вечером Орсэ открыт только в четверг, а днём, когда между рабочими свиданиями туда побежал Ишмаэль, мне было не вырваться – абитуриенты, потом давно условленное и срочное обсуждение изменений в программах на будущий год в связи с выбитым мной из директора увеличением часов на математику на первом курсе…

И мне казалось, что приятней всего было б нам с И. просто где-нибудь посидеть, да пошляться, – времени совсем мало – у И. ещё и на 9 вечера рабочая встреча назначена была.

Но Ишмаэль твёрд – и знает, что кабы не он, я бы вообще почти все выставки пропускала, потому как очень ленива, и люблю бесцельно болтаться по городу больше, чем ходить в музеи. А так всё-таки он, когда приезжает, меня непременно на какие-нибудь выставки вытягивает.

Так что мы тёплым ранним вечером возле центра Помпиду поели в испанском ресторанчике, я выпила бокал вина, а вино-не-питель И. стакан сока и, несмотря на моё ворчанье, очень быстро пошли пешком мимо Лувра через Тюильри под недовольными взглядами чаек – припёрлись тут без хлеба и сыра – в Grand Palais.

По моим представлениям ничего хорошего там не было.

И. спросил: «ну что, идём смотреть корейскую керамику, или Amadeo de Souza Cardoso?» И ему, и мне этот португальский художник начала двадцатого века был совершенно неизвестен.

Я вздохнула тяжко – типа – ни того не хочу, ни этого – лучше по улице погулять, за столиком посидеть.

Но И. был неумолим: пойдём смотреть и ту выставку, и другую. И быстро, потому что времени мало.

Мы начали с корейской керамики, про которую культурные люди вообще-то знают – с голубоватых ваз с прожилками глядели на нас звери и птицы – из самых разных веков глядели – из 5-го до нашей эры, из 12-го нашей…

Были и драконы китайские, но вот собственные корейские, не китайские, звери, птицы, удивительные рыбы, цветы, будто пером прочерченные – белые на серо-голубом – особенно задевали.

Мне пришлось признать, что Ишмаэль был прав – хорошая выставка...

Пошли дальше – на вторую выставку. Amadeo de Souza Cardoso – португалец, из богатой семьи, так что не вставало у него вопроса о том, как деньги заработать, – сначала учился по настоянию родителей праву (как же любили родители отправлять детей учиться на юристов!), бросил, стал учиться архитектуре, но тоже бросил, и уехал в 1906-ом в Париж.

Поселился на Монпарнасе в тогдашней весёлой толпе художников и всяких прочих новаторов и сбрасывателей с парохода, подружился с Модильяни, ездил на этюды в Бретань, в Нормандию.

Потом уехал в Португалию, женился. В 1914-ом они с женой собрались вернуться во Францию, но – первая мировая.

А в 16-ом умер от испанки, как Модильяни, как Аполлинер…

Нет, он не великий художник, но такой хороший. И столько радости от его картин – и видно, что он пробует одно, другое – там и кубизм, и экспрессионизм, и очень русские мотивы вдруг – сказочные – цветовая гамма русская, – небось, и без Гончаровой не обошлось.

Удивительная картина «Прыжок кролика» – кролик сначала кажется рыбкой – но нет, это и в самом деле кролик летит, прижав уши.

И видно, какой кайф ловил этот Амадео от работы.

Я так люблю двадцатый век – на мой взгляд такая же в истории человечества вершина, как Возрождение, когда тоже с величайшим искусством уживались ужасающие предательства, омерзительные убийства…

И как из возрожденческих времён – люди второго ряда – иногда в итальянских музеях, как вот год назад в Перудже, – останавливают тебя посреди пустого зала, и смотришь, оторваться не можешь, и в работах иногда даже художников, имени не оставивших, проступает сегодняшний смысл, и они говорят с тобой через века – и ты вдруг видишь мир их глазами. Потом, когда мы вернулись из Тосканы, вечером в нашем лесу я поняла, глядя на закат за зеленью, откуда на итальянских картинах – золотой фон…

Вот и Amadeo de Souza Cardoso…

Когда мы брели по Елисейским полям в медлящем майском вечернем свете, я была вынуждена признать, что И. оказался за один вечер дважды прав.