А пока – прорисованы и серые тучи, и светлые жемчужные между ними дыры. Тонкой кисточкой – небо, а лес, мимо которого мы ехали, нашлёпан толстыми мазками.
И фары наши отражались в заднем стекле машины перед нами.
А потом, поворачивая в Медон, мы стояли у светофора и ждали, пока проедет трамвай – новенький лупоглазый приветливый дракончик – внутри светло, и в кабине водитель – нарядный, в белой рубашке с чёрным торжественным галстуком – небось, заставляют вагоноуважатых галстуки носить, как официантов в каком-нибудь звёздчатом ресторане на Елисейских полях. При всей моей несимпатии к этой удавке (Васька иначе галстук и не звал), этот белорубашечный молодой человек в новеньком трамвае-дракончике выглядел славно, и я даже подумала – а приятно, наверно, трамвай водить.
Светлый на тёмных улицах. Если б было соревнование европейских столиц, кто темней всех, я думаю, мы бы выиграли – хорошие ученики, экономящие энергию, – света не больше, чем необходимо, чтоб всё-таки в лужу не упасть.
Ведёшь себе огромный драконистый трамвай – посвистываешь. Авось, Аннушка масло не прольёт. Обидно, конечно, что по одному и тому же маршруту...
***
Вечерами в переполненном трамвае
Зыбкий контур отражённого лица,
От вагонного стекла не отставая,
Так и движется сквозь город до кольца.
Там во тьме – черты пикассовой голубки,
Бровь одна – чуть-чуть сильней подведена,
Рыжий свитер над квадратом белой юбки
В полуметре от вагонного окна.
Так прозрачно неподвижное движенье,
Только алым озаряются зрачки –
Это с ними совместились на мгновенье
Обгоняющей машины огоньки.
Сквозь мельканье стёкол встречного трамвая,
Как сквозь движущийся сгусток пустоты,
В вечер, в город, пролетая, проницая,
Невредима эта хрупкость красоты.
Слишком зыбко. Невесомо. Нереально.
В полуметре от летящего стекла
Так спокойна и немыслимо печальна
По чертам лица струящаяся мгла –
Потому что свет в вагоне слишком плотен,
Чтобы так, не улыбаясь, не скорбя...
То ли город за окном наоборотен,
То ли я, в него глядящий сквозь тебя?
1965
Из полувека назад - ауууууу
