Дожди, кстати, тёплые, так что не мучают нисколько.
Тихо катишь мимо коровушек на изумрудной траве – чистеньких, любимой моей бело-коричневой породы. Нет никого утешительней коров, их нежного спокойствия, их тёплых носов, их еврейских с мировой скорбью карих глаз. А иногда лежат они, прикинувшись огромными древними камнями, совсем неподвижные.
Но сегодня, нет, сегодня тихо гуляли, опустив носищи в траву.
Мимо полей, где вторым урожаем цветёт сурепка.
В дождь народу собирательского всё ж немного меньше, но не то, чтоб не было.
Не одна я бродила по мокрой глине, вытаскивая из переплетений ботвы бурые помидоры – Васька всегда говорил со своим ростовским опытом – бурые лучше всего, бурые дозреют. Руки в глине, помидоры в глине. В кармане не нашлось платочка, так что пришлось прям об куртку руки вытирать – невозможно такими скользкими глиняными руками управляться.
Впрочем, тётенька вполне почтенного вида отмывала в луже тыкву, надо было и мне руки в луже помыть.
А тыквы – их это время. Время тыков – чем не название для романа, или хоть рассказа.
Они такие красавицы – ряды огромных ящиков – в них тыквы рыжие, зелёные, красные, красно-зелёные – и даже нежно-голубые. Большие и маленькие тыквы. И нипочём им, толстошкурым, дождь, и сияют они, просвечивают насквозь осенний день. Увесистые солидные радостные.
Ещё через месяц фонари хурмы зажгутся – спасибо им, не оставят осень без света.
И над полями, над коровами, над мокрой глиной, над георгинами, над львиным зевом – пролетела, выгнув шею, цапля.
