В цетре Хельсинки посреди улицы восседает ушатый заяц. Нам радостно сообщают, что впервые за сорок лет в парижском районе такой чистый воздух. А лес цветёт. Лезут каштановые листья, поляны ветрениц – белых с лиловатыми боками, как у северо-африканской репки, – уже кое-где проткнуты вылетевшими из-под земли на всём скаку дикими гиацинтами. И у городского пруда, где Таня загоняла в воду или в небо красавцев переливчато-зелёных селезней, на сирени уже бутоны. А людей совсем мало, и машины тихо стоят у тротуаров.
Мир без нас. На Васькины филиппики про то, кого надо повесить к хуям, чтоб настало наконец вожделенное щастье для всех, я имела обыкновение отвечать – нейтронная бомба – людей нет, а пива залейся.
Каждую весну глупые люди рвут гиацинты на гиацинтовыв полянах – не то, чтоб поляны от этого делались менее густыми – столько цветов, что на всех хватит – но бессмысленно, гиацинты вянут дома в вазе. А в эту весну – мир без нас... Только заглянуть одним глазом – и в норку.
Когда-то я Ваське говорила, что у нас праздник длится – с марта по сентябрь.
В марте первые вишенные зацветают, и накрывает высоченной волной.
Эта весна, яркая буйная – близок локоть, да не укусишь...
Мы в Люберон наш любимый собирались. Вчера получила письмо от нашего тамошнего хозяина-приятеля Франсуа – о том, что всё хорошо, что им там, конечно же, куда легче, чем нам, – пространство не то – а лучше сказать по-украински – не пространство, а просторы. У него-то просторы. Открыл дверь, – виноградник, поля, холмы синие... Тоже – говорит – цветёт всё. Вчера – пишет – ездил за всякой сельскохозяйственной хренью – работы...
И у меня мычится – брести в этом облаке запахов, чавкать по лужам после дождя – лес – поле – ветер на вершине холма.
Невольно начинаешь будущие вёсны щитать. Очень человек коротко живёт. Даже если до ста – тысяча уже, пожалуй, солидная цифра – а сто – да ведь за две минуты, нисколько не сбившись, досчитаешь до ста.
Времени всё время не хватает – вчера вот было у нас рабочее собрание – с экрана на экран – скок – все улыбаются, руками машут, чашками кофе...
Хочется залезть на сайты музеев, – говорят выставили столько всего, и ещё и лекции об отдельных картинах – но день – скорым поездом.
Вчера мы стояли с Альбиром под каштаном, а на нём попугаева стая. И один попугай на нас сбросил шелуху с открывающейся почки – кидался и поглядывал на нас.
И ещё за тополиной жизнью наблюдать. Листочки полезут – сорочьи гнёзда скроют.
Васька свои последние полгода так жил – тополь за окном, дойти до пруда, посидеть у куста сирени, до леса – а там по тропинке до пня... На пне посидеть-поглядеть. И Катя – по лесу до пня – там вздохнуть, на землю ложась, носом в сухие листья.
Мир без нас лезет травой, птицами, которых я по голосам не различаю, звенит лес. Бабочки – рыжие крапивницы – порх с цветка на цветок, а толстенный насекомый тигр шмель лезет, пыхтя в синее пролескино нутро – но куда ему – толст и неповоротлив, залезай шмель лучше в сливовый цветок – на дереве, где кроме слепящих белых цветов сияют прошлогодние мелкие матово-синие дикие сливы.
