С Леной я училась в Герценовском, она на курс старше, ¬– я на матфаке, а она на филфаке.
А Васька как раз Мишу знал. По переводческим семинарам. Хотя они и принадлежали к слегка враждующим. Миша был у Эльги Львовны Линецкой, а Васька, не просто лояльный к своим, а готовый при случае горло за них перегрызть, – естественно считал, что Эльга Львовна с её французскими классицистами не чета Татьяне Григорьевне Гнедич с её Байроном. И что, естественно, в семинаре Татьяны Григорьевны все и всё значительней!
Миша и Лена были свои – важное слово.
Когда мы у них были в гостях, Миша азартно рассказывал, что готовит новый перевод «Сирано». Васька страшно радовался – его ниспровергательскому духу очень хотелось, чтоб старым переводам утирали нос новые – ну, в любом старом же есть недочёты – и пусть новый будет в сто, в тыщу раз лучше! Васька очень любил пере-переводить уже давно переведённое. Я с ним вечно из-за этого цапалась, уговаривая браться за новое, несуществующее по-русски.
«Сирано» вышел в лит.памятниках, Миша нам его прислал…
Когда кого-то не видишь четверть века, – что тут сказать… Девяностые были вчера и … в другой жизни. Я посмотрела на недавнюю фотографию Миши – очень симпатичный, с седой бородой. Но узнала ли бы я его? Вот же фотография 95-го года, с Леной и с таксой – борода совсем другого цвета… А тогдашняя я узнала бы себя теперь, если б показали?
Пусть тут будет кусочек из книжки «Овальный стол», которую мы с Альбиром готовим.
ЛЕНА БАЕВСКАЯ И МИША ЯСНОВ
Стоя на автобусной остановке, я тупо уставилась в афишу культурных событий в нашем Вильжюифе: концерты, фильмы, встречи, чтения – по местным клубам. И взгляд вырвал из разного « Jazz. Dmitry Baevsky ».
Сначала лениво подумала – кто-то российского происхождения – потом встряхнулась – да ведь у Лены Баевской сын Митя – саксофонист!
***
Лена – переводчик с французского, когда-то из семинара Эльги Львовны Линецкой. Она в нашем Герценовском училась на курс старше меня, и на инязе, а не на математике... Мы с моей однокурсницей-лучшей подругой Ленкой, нынче проживающей в городе Базеле, с ней очень много общались на первом курсе: три Лены. Что ж, могло по тем временам и тридцать три лены быть, слегка разбавленных танями да наташами.
Ходили пешком из института – ко мне, или к Ленке. И не могли договориться, какая дорога прекрасней – ко мне – с Мойки на Невский, на Дворцовую, через мост, мимо университета, на Большой Васильевского под осенние каштаны. К Ленке – вдоль Мойки, через Кировский мост с тройными фонарями, глядя на Петропавловку, к мечети...
Потом Лена вышла замуж за Мишу Яснова, для нас тогда ещё Мишу Гурвича. Мне кажется, он ещё и детских стихов тогда не писал... Тоже был в семинаре у Эльги Львовны.
А на следующем витке мы с Васькой с ними встретились в Париже. Васька с Мишей по переводу был знаком, а с Леной, кажется, тогда в Париже и познакомился. И в Питере мы у них в гостях были в 95-ом. Фотография есть – Лена с Мишей, и такса у Лены на руках.
Вспомнила, что как раз когда мы у них были, Лена говорила, что юный Митя в Америку уехал учиться. Ребята тогда готовили к изданию «Сирано» в Мишином новом переводе... Давно уж он вышел, этот «Сирано».
Тянешь за нитку – разматывается клубок, – и то, да это...
Теперь и Лена в Америке живёт, французскую литературу в Мэрилендском университете преподаёт...
В Париже мы встретились, когда Мишу с Леной пригласили в город Ренн, столицу Бретани. Устроил эту поездку переводчик с русского на французский Андре МаркОвич, любимый ученик Эткинда. Он хотел познакомить ребят с Бретанью с тем, чтоб потом они перевели на русский бретонские сказки.
Конечно, ребята переводили сказки не с бретонского, а с французского, уж не знаю, с подстрочника ли, или просто с пересказа. Подаренная ими книжка у нас на полке стоит.
Мы с Леной и Мишей повстречались в городе незадолго до их возвращения в Россию. Гуляли. Помню почему-то, как шли мимо ограды Люксембургского сада… Лена рассказывала, как они жили в Ренне в светлой, пронизанной солнцем квартире. И как они туда вошли в первый раз – и на столе сияла ваза с апельсинами… У них в Питере тогда совсем не было денег, – и радостные рыжие апельсины в вазе – знАком другой жизни…
А через несколько лет мы в Бретани по дороге на наш любимый Крозонский полуостров, проезжая через деревню Mur de Bretagne, увидели симпатичный указатель «К гончару». И свернули по нему – мы не торопились, а заехать к деревенскому гончару всегда приятно, – часто встречаешь по-настоящему красивые горшки, или ещё что-нибудь глиняное прекрасное. Этот гончар оказался художником. Мы ходили, как по музею. Купили какую-то небольшую вазочку в подарок маме, которая обожала всяческие горшки, – совершенно оправданно его произведения стоили достаточно дорого, а у нас тогда денег было немного.
Гончар жил на старой водяной мельнице у ручья, в стороне от деревни, на краю леса. Рассказал нам, что мельницу он сам перестроил, приспособил под дом. Узнав, что мы когда-то приехали из России, он обрадовался и сказал, что у него сестра филолог-славист, и что она принимала несколько лет назад двух русских, страшно симпатичных, которые приехали в Ренн знакомиться с Бретанью, чтоб переводить бретонские сказки.
***
Сколько стародавних друзей-знакомцев и нынче в Питере? Не меньше ль половины?
Скольких нет уже? Но ведь и вправду, не одна жизнь с тех пор прожита...
Раньше деревенские люди друг друга узнавали, слово «земляки» было... А сейчас кажется – такое вот расплывчатое мы – одна деревня, расселённая по шарику...
Я встряхнулась – как-то вдруг расширилось поле зрения, – и увидела, что рядом с объявлением о концерте Dmitry Baevsky – фотография – мальчик с саксофоном – юная Лена поглядела на меня с неё...
