Луи Маль, Ваня на 42-ой стрит
Все, конечно же, давным-давно видели этот фильм, он вышел в 94-ом. Последний фильм Луи Маля.
Французский кинорежиссёр снимает репетицию спектакля американского театрального режиссёра – причём, спектакль никогда не шёл для широкой публики.
Википедия утверждает, что три года подряд режиссёр Андре Грегори собирал актёров-добровольцев на 42-ой стрит в помещении заброшенного театра со слегка подгрызенной крысами сценой, и они играли в обычной одежде без декораций, – для собственного удовольствия, – не собираясь выпускать спектакля. Только иногда приглашали знакомых посмотреть. И всё это было задумано для того, чтоб лучше понять Чехова.
Ну а потом Андре Грегори и Луи Маль решили снять об этом фильм.
Начинается он на 42-ой стрит, с текущей по ней разномастой толпы… Дядя Ваня, Уоллес Шоун, прислонившись к стенке, стоит на углу и жуёт какой-то бутерброд, к нему подходит Грегори, откусывает у него кусок бутерброда, потом появляются каие-то грегоривские знакомые, среди них женщина, чей дедушка когда-то переводил Чехова на бенгали…
Все вместе идут на репетицию.
Этот фильм – лучший дядя Ваня, которого я видела. Не просто лучший, – единственный, имеющий для меня смысл.
Абсолютно адекватный Чехов по-английски.
Я из чеховских пьес вообще-то по-настоящему люблю только «Чайку», отчасти «Трёх сестёр»…
Дядя Ваня меня всегда раздражал... Высокопарные реплики Астрова про леса и про то, как счастливо будут жить люди через тысячу лет, малахольная Соня с её надеждой отдохнуть на том свете, да и сам дядя Ваня с его идиотским пистолетом, выскочившим незнамо откуда в последнюю минуту, – все они никогда не вызывали у меня ни малейшей симпатии.
Додинский спектакль лет шесть назад я смотрела со скукой и нелюбовью к пьесе.
Этот фильм, сделанный французом и американцами, перевернул моё отношение.
Дядю Ваню я буду теперь видеть вот этим невысоким лысым ёрничающим и беззащитным мужиком…
Да и ироничный красавец Астров, который всё пытается встроиться в какой-нибудь смысл – хоть лес, хоть медицина, и как заклинание повторяет «работать, работать»…
Эти американские интеллигенты сыграли русских интеллигентов так, что единственные русские актёры, приходящие мне в голову, которые вписались бы вот в это прочтение – ну, Евстигнеев – дядя Ваня, Астров – может быть, Тихонов, такой, как в «Доживём до понедельника», Леонов – Вафля. Впрочем, пожалуй, Леонова и дядей Ваней могу увидеть.
Очень важно, что нет декораций, что одеты в джинсы с водолазками… Не отвлекает ничто.
Хочется сказать, не отвлекает от текста – но я ведь не люблю текст – тут что-то другое – они играют не текст, а подтекст, или даже точней – затекст.
И плевать делается на высокопарность – раздражающие слова, а остаётся эта жизнь, которую надо как-то жить, это недовольство собой, эта нежность, это под пальцами уходящее время, дни и вечера, эта перед временем беззащитность, которая всех нас касается…
Французский кинорежиссёр снимает репетицию спектакля американского театрального режиссёра – причём, спектакль никогда не шёл для широкой публики.
Википедия утверждает, что три года подряд режиссёр Андре Грегори собирал актёров-добровольцев на 42-ой стрит в помещении заброшенного театра со слегка подгрызенной крысами сценой, и они играли в обычной одежде без декораций, – для собственного удовольствия, – не собираясь выпускать спектакля. Только иногда приглашали знакомых посмотреть. И всё это было задумано для того, чтоб лучше понять Чехова.
Ну а потом Андре Грегори и Луи Маль решили снять об этом фильм.
Начинается он на 42-ой стрит, с текущей по ней разномастой толпы… Дядя Ваня, Уоллес Шоун, прислонившись к стенке, стоит на углу и жуёт какой-то бутерброд, к нему подходит Грегори, откусывает у него кусок бутерброда, потом появляются каие-то грегоривские знакомые, среди них женщина, чей дедушка когда-то переводил Чехова на бенгали…
Все вместе идут на репетицию.
Этот фильм – лучший дядя Ваня, которого я видела. Не просто лучший, – единственный, имеющий для меня смысл.
Абсолютно адекватный Чехов по-английски.
Я из чеховских пьес вообще-то по-настоящему люблю только «Чайку», отчасти «Трёх сестёр»…
Дядя Ваня меня всегда раздражал... Высокопарные реплики Астрова про леса и про то, как счастливо будут жить люди через тысячу лет, малахольная Соня с её надеждой отдохнуть на том свете, да и сам дядя Ваня с его идиотским пистолетом, выскочившим незнамо откуда в последнюю минуту, – все они никогда не вызывали у меня ни малейшей симпатии.
Додинский спектакль лет шесть назад я смотрела со скукой и нелюбовью к пьесе.
Этот фильм, сделанный французом и американцами, перевернул моё отношение.
Дядю Ваню я буду теперь видеть вот этим невысоким лысым ёрничающим и беззащитным мужиком…
Да и ироничный красавец Астров, который всё пытается встроиться в какой-нибудь смысл – хоть лес, хоть медицина, и как заклинание повторяет «работать, работать»…
Эти американские интеллигенты сыграли русских интеллигентов так, что единственные русские актёры, приходящие мне в голову, которые вписались бы вот в это прочтение – ну, Евстигнеев – дядя Ваня, Астров – может быть, Тихонов, такой, как в «Доживём до понедельника», Леонов – Вафля. Впрочем, пожалуй, Леонова и дядей Ваней могу увидеть.
Очень важно, что нет декораций, что одеты в джинсы с водолазками… Не отвлекает ничто.
Хочется сказать, не отвлекает от текста – но я ведь не люблю текст – тут что-то другое – они играют не текст, а подтекст, или даже точней – затекст.
И плевать делается на высокопарность – раздражающие слова, а остаётся эта жизнь, которую надо как-то жить, это недовольство собой, эта нежность, это под пальцами уходящее время, дни и вечера, эта перед временем беззащитность, которая всех нас касается…
