Я тихо подвываю. Пытаюсь что-то сказать по-русски – лезет не просто косноязычие, а какие-то отвывочные слова, звуки...
В конце концов с воплями и руганью (В: «ты можешь мне сказать, кто кому тётя?» я: «сколько я буду тебе повторять – НЕТ тут синтаксиса, НЕЕЕЕТ. Вот и комментатор говорит, что нет». В: «Ну, корова съела траву, или трава корову?!!!») что-то записываем.
И так долго-долго. И когда наконец запишем что-то вроде подстрочника, у обоих ощущение, что камни таскали, и я воплю, что не могу больше стиха в неделю, и вообще только в викенд, не могу вечером после рабочего дня, сил нет никаких. И перед каждым стихом – сосёт под ложечкой – опять продираться.
Стали мы между разборками с Томасом понемножку читать Фроста, для отдыха, по моему предложению.
Я Фроста люблю, переведён он на русский, в основном, чудовищно (кроме Андрея Сергеева, почти все остальные переводчики совсем мимо кассы).
Читаю – наслаждаюсь. Легко записываем – внятно.
Но – после в муках разобранного Томаса – почти всегда на следующий день у В. готовый стих, и нравящийся мне, и я каждый раз удивляюсь, что вот надо же, вышло, хотя, казалось, куда там – как обратить в слова это бормотанье.
А после разобранного Фроста – как правило, совершенно не устраивающий меня стих, и мы опять вопим друг на друга, и садимся, и пишем рядом с разбором целое сочинение на тему каких-нибудь шести пятистиший.
И потом, после очередных мук, у В. всё-таки возникает стих, и я безмерно радуюсь.
Мне кажется, я поняла, в чём дело, – почему переводить Фроста несравнимо сложней, чем Томаса.
Томас избыточный поэт.
Бешеная скачка ассоциаций вокруг любой темы. И несущественно, те ли же самые ассоциации возникают в русском тексте, вопрос в их свободной скачке. В некоторой почти неуправляемости, балансировании на грани. И раскачанные ритмы – втискивай, что хочешь, только поводья отпусти.
А Фрост – какое слово антоним «избыточности»? Скупость?
Причём классические размеры и ритмы.
И надо втиснуть в короткий жёсткий стих весь его гигантский за-стих, за-текст. Вот что трудно.
О чём бы речь ни шла.
Об осаждённом ли снегом, засыпающим весь мир, доме, или о тоске, бредущей по ноябрьской мокрой тропинке, об авторе, не вчера научившемся любить эту тропинку самостоятельно, без посторонней помощи, только тоска не верит и приходит, да ведь с ней и легче любить голые прутья...
Фрост обманчив. Его легко (относительно) принять попросту за 19-ый век, за пейзажные стихи без затей.
Ну, это как прочесть без затей «к белым звёздочкам в буране тянутся цветы герани за оконный переплёт»...
