И тут же опозорилась.
khein предложила мне слово «фантасмагория», и не возникло у меня никаких – ну, чудища Босха, рыскающие где-то по пыльным углам не в счёт.Тогда
khein заменила фантасмагорию на фанеру – и это уже было совсем стыдно – я не каталась с горки на фанерном листе, а фанерные щиты ассоциируются у меня только с насупленными в галстуках, или улыбающимися в мелких кудряшках, передовиками производства, я даже не знала, что горячей фанерой пахнет коктебельский пляж, мы всегда в бухты ходили по тропинке, минуя его.Отчаявшаяся от моей бездарности
khein выдала мне самое тривиальное слово – цветы.Естественно, ассоциации примчались, расталкивая друг друга.
Тюльпаны – любимые цветы моего детства. Один-два-три на день рожденья, а на девятнадцатилетие приехал из Москвы Н. и привёз 19 штук. Это был первый день рожденья без родителей, они в гости ушли. И напилась я, как свинья, нет, не так, у Херриота есть рассказ о свинье, не желавшей кормить поросят, и как этой вредной свинье принесли ведро пива, и свинья выпила, и стало ей хорошо, и каждому поросёнку досталось по титьке. Но мне стало совсем не хорошо, мне было очень даже плохо, и не помогла ни прогулка по морозу, ни душ, а потом я вырубилась. Когда пришли родители, трое мужиков пытались прикрыть амбразуру – не пустить их в позорную комнату, где я валялась, но родители прорвались. И всего-то спирт, разведённый клюквенным морсом.
Один раз я съела тюльпан – дотла. Сжевала подаренный, сидя на спуске к Неве, в обществе дарителя. Вообще-то тюльпаны невкусные.
Черёмуха. Когда цветёт черёмуха, холодает. Почему? Охапки, сломанные ветки. Слово какое – че-рё-му-ха. Какая-то взятая напрокат лодка, двое приятелей, мне 18, им аж по 23, это я маленькая дурочка, а они всё про жизнь знают. Плывём куда-то за черёмухой. Но ведь не по Неве? По Неве на вёслах невозможно.
Шиповник на песке, дачные посёлки – Сестрорецк, Зеленогорск, розовые цветы в июне, красные коробочки в августе. Пятна мазута, их не соскоблить с ног, звездчатка под соснами у заборов, брёвна в смоле, волшебные слова – лес, васильки, луг – не эти подзаборные звездчатки, веронички и зонтики.
Определитель растений Нейштадта. Усть-Нарва. Тропинка выводит из тени на солнце, там – не одуванчики, – теперь знаю – козлобородники.
И у железнодорожных насыпей – не львиный зев – льнянка.
Сирень ломится на улицу из-за заборов. Сирень в вёдрах, мама заворачивает её в полотенце, увозит в Ленинград. Обязательно отыскать и съесть как можно больше пятилепестковых счастливых цветочков. Крепкая розовая, сиреневая, тёмно-лиловая.
Сирень в прошлом году в Бретани – после грозы под радугой, мокрая, и ищешь в ней все прошлые сирени, «все яблоки, все золотые шары». И сиреневая роща в Фонтенбло. Там ещё школа соловьёв, их даже удаётся иногда увидеть, маленьких, серых.
По-польски сирень – бзы. Знаю из Бруштейн.
На лугу в Усть-Нарве в июне купальницы, любимые бабанины цветы в гуцульском кувшине.
Почему-то больше не могу рвать полевых цветов, в детстве всегда собирали букеты, ставили во что попало на даче. А сейчас не получается.
Огромные колокольчики в Усть-Нарве, они такие же в Центральном массиве.
А вместо васильков во Франции маки – сорняки в пшенице. Маки в развалинах напротив Колизея, первый раз в Риме. Старые камни, маки и кошки, сошедшееся время с пространством, здесь и всегда.
Олеандры на римских улицах, пусто в полдень, солнечное сверкание, всепроникание. Олеандры у храма Весты. Обалдевшие захватившие пространство кусты.
Мама больше всего любила лиловые астры... А Бабане на день рожденья в конце августа покупали флоксы в садоводстве.
Мама не любила георгинов. И я никогда не шла с гладиолусами первого сентября.
Незабудки в какой-то канаве. Почему-то неожиданные. Где, когда? Незабудудки Варварвары Забебелиной.
Горячий черничник, ещё цветы и первые зелёные ягоды.
Гвоздика-травянка, мелкая, малиновая, тёплой июньской белой ночью, по дороге от станции Петеярве к озеру в Ягодном. Запах брезентовых рюкзаков.
Цветущие фруктовые деревья – молодой Джолион в «Саге о Форсайтах», думая о близкой смерти, смотрит на них, – не надышаться. Про цветушие вишни, летящие облаками, воздушными кораблями я только во Франции узнала.
Каштановые свечки на Большом. «Девочка, если каждый сорвёт по цветку, что будет». Папа тогда попал в больницу с трещиной в позоночнике, тащил с антресолей чемодан из-под чемодана, чтоб достать бадминтонные ракетки, мы в Павловск с ним собирались, и нижний чемодан сбил его со стремянки. Я яростно драла свечки, до которых дотягивалась.
Гортензия из папиросной бумаги возле домов в Бретани, и только там, – чтоб море, жёсткий ветер, просоленная бумажность.
Пахучие жужжащие луга возле Дордони. В них с головой скрывается Катя.
Рододендроны в Домбае. И заросли азалий на южных кавказских склонах. Мы перешли через пятнадцатичасовой перевал Твибер в эти одуряющие заросли, поставили палатку, бросили топорик под неё, свалились, топорика утром не было.
Жёлтые лилии в Архызе, сорок километров за день, вечером я варила манную кашу на примусе, и кастрюля всё пыталась упасть.
Поляна у самого дома, за дорогой, мы на ней всю весну щавель собираем, в желтейших-золотейших лютиках. Правильное какое слово buttercups – масляна головушка, шёлкова бородушка...
Впервые увиденная глициния – «ласково цветёт», и розы, розы всюду – с мая по ноябрь, и даже зимой – замёрзшие розы на кустах.
.............
Кому выдать слово? Налетай.
