Передвигались по Европе мы тогда исключительно автостопом.
Уж до Европы из Америки приходилось долетать за деньги, но на этом они (деньги) просто кончались.
В Авиньон приехали ночью – смутно помню последний отрезок пути – микроавтобус с детьми и собакой, за окном темно.
Расстелили спальники у самой Роны в траве. Утром оказалось, что сколько хватает глаз – весь берег в спальниках – ровными рядами.
И город в спальниках. И чья-то заспанная башка появилась из чашки неработающего фонтана.
Настоящие спектакли показывали в настоящих театрах, в помещениях, на сценах.
Совсем не хотелось внутрь, когда вокруг город-карнавал – зеваки, собаки, мимы, жонглёры.
Люди бродили, сидели на асфальте, мокрые носы тыкались в руки.
Какой-то мальчик изображал обесчещенного японца, совершающего харакири – разрезал там, разрезал сям, на лице стоическое выражение, но вдруг – о горе – ударился коленкой – взвыл, запрыгал на одной ножке и испустил дух, стеная.
Посреди запрещённой для машин площади перед папским дворцом стоял советский грузовик. Привёз реквизит приехавшего на фестиваль грузинского театра.
В закрытой кабине сидел шофёр и мрачно завтракал. Советским людям за границей дышать было страшно, лишнюю копейку потратить страшно, передвигаться в одичночку страшно, да и запрещено. А уж с эмигрантами, родину продавшими, разговаривать...
Я, наглая и вредная, ходила вокруг грузовика и приговаривала (обращаясь к Бегемоту) – «хм, а на улице-то как хорошо, в кабине жарко небось, неудобно, тяжело ему-бедняге». Потом обратилась непосредственно к шофёру – спросила, нет ли у него штопора (нам и в самом деле надо было открыть бутылку). Он каменно молчал.
Ночью в закрытом дворике в одуряющем цветочном южном запахе кто-то читал Шекспира.
На следующий день мы отправились дальше.
В Берн, где жил тогда наш приятель-голландец, вечно болтавшийся по командировкам и оставлявший ключи от квартиры и машины заезжим друзьям. Возвращаясь домой, он слал телеграмму: «тому, кто в моей квартире – встреть завтра в аэропорту».
Потом на итальянские озёра, где мы опять расстилали спальники на берегу – неподалёку от объявления – «политические споры на территории кемпинга запрещены».
Потом в Ниццу, в пустую квартиру художницы, у которой были замечательные картины-ковры, – подруги детства бегемочьей мамы –где к стене была прикноплена записка «peut circuler un souris», а на полках стояли пронумерованные общие тетради её мужа, врача и путешественника, с подробными описаниями самых разных стран...
