Несколько лет назад я купила в Париже книжку Дерека Уолкота « The bounty ».

Про Уолкота я тогда знала только, что он нобелевский лауреат и друг Бродского.

Взяла с полки в магазине бумажную жёлтую книжицу, открыла на середине, как всегда делаю.

Выхватила глазами строчки.



Remember childhood? Remember a faraway rain?
Yesterday I wrote a letter and tore it up. Clouds carried bits under
the hills
like gulls through the steam of the valley to Port of Spain;
.....

И другие

the long-shadowed emptiness of small roads, when a singed smell
rose
from the drizzling asphalt, the way rain hazes the chapel
of La Divina Pastora, and a life of incredible errors?

Не помню, открыла ли ещё на какой-нибудь странице, или сразу купила.

Подарила tarzanissimo на Рождество.

И на год, наверно, мы зарылись в эту книжку носами, – tarzanissimo её перевёл.

Послал письмо Уолкоту с просьбой о разрешении напечатать. Уолкот ответил, в общем, по-хамски, во всяком случае, очень обидно. Прислал письмо обратно с пометкой на нём – «обращайтесь к моим издателям».

Издателям мы писать не стали… Потом услышали, что Уолкот не даёт разрешения на то, чтоб бесплатно печататься в России. А поскольку за стихи денег не платят (скорее уж наоборот), то вопрос снимается...

В антологиях иногда что-то проскакивает (например стихи, посвящённые Бродскому, в книжке Бродского о Венеции), против этого он не возражает, но отдельную книгу выпустить нельзя.

Я не думаю, что он из жадности – даже уверена, что нет. Может быть, он не верит, что никто не сделает денег на его книжках у него за спиной, может быть, ещё что-то…

Поэт он, на наш с tarzanissimo взгляд, замечательный. Очень нам обоим родной.

И обидно, что валяются переводы в пыльном углу компьютера …

....

У нас возникла мысль напечатать их в жж. tarzanissimo будет их помещать, как когда-то книгу о Париже – подряд.


И вот моё маленькое предисловие, написанное когда-то в расчёте на двуязычную книжечку, в той же серии, что сборник Сильвии Плат в издательстве «Захаров».



Дерек Уолкотт


"На картах Карибскому морю снится Эгейское,
а Эгейскому – Карибское, где тоже полно островов. "

Дерек Уолкотт родился в 1930 году на острове Санта-Лючия в группе малых Антильских островов. Обе его бабки вели свои родословные от чёрных рабов, оба деда были белые. Отец его умер, когда Уолкотт был еще очень маленьким.
Языковая среда, в которой прошло детство Уолкотта, была англо-французской с преобладанием местного патуа, но благодаря тому, что его мать – учительница – очень любила английскую поэзию, Уолкотт с детства слышал английские стихи.
Образование он получил в вест-индском университете на Ямайке, а в 1953 году перебрался на Тринидад, где писал пьесы, выступал в качестве театрального критика, в 1959 году основал театральную студию. Первая книжка стихов у Уолкотта вышла, когда ему было 18 лет, а успех пришёл в 1964 году с выходом поэтического сборника "Зелёной ночью".
Начиная с 1976 года Уолкотт стал подолгу жить в Америке. Он преподавал в различных университетах, переходя с одной временной преподавательской должности на другую.
В 1992 году Уолкотт получил Нобелевскую премию. Сейчас он один семестр в год преподаёт в бостонском университете, а остальное время живёт на Тринидаде.
Уолкотт очень близко дружил с Иосифом Бродским. Личная дружба, мне представляется, тут сплетена и с некоторой перекличкой в поэтической манере, и с перекличкой судеб.
"И географии примесь
к времени есть судьба."
Принадлежность двум мирам способствует отстранённости взгляда. Взгляд на себя и на мир со стороны естественно сочетается с иронией. И у Бродского, и у Уолкотта возникает "он", "некто". У Уолкотта яркий пример такого вот отстранённого взгляда – "Шесть сюжетов".
Поэтика Уолкотта в значительной степени построена на двойственности присущего ему взгляда: он смотрит с лишенных истории Антильских островов на мир европейской культуры, и в то же время он видит Антильские острова взглядом человека, отягощенного грузом мировой истории и культуры.
У островов нет истории, вечность проявляется там только через бьющую в глаза красоту.
Уолкотт заворожен европейской культурой и историей, и выключенность его родных островов из культурно-исторического контекста воспринимается им, как некая ущербность, из ущербности периодически возникает бравада.
Одна из самых известных его книг попросту называется "Гомер". Это "Илиада", перенесенная на Антильские острова. А в книге "Щедрость" – "На картах Карибскому морю снится Эгейское".
Но ведь и Эгейскому морю тоже снится Карибское. И это вторая сторона уолкоттовского взгляда на мир.
У Уолкотта от рождения есть одно неоценимое преимущество перед поэтами, существующими в рамках одной европейской культуры: с самого начала он находится в положении первооткрывателя. Он дает язык островам, Карибскому морю, он избавляет их от немоты, он имеет возможность давать имена местам и вещам, до него не названным. Через него так им любимые острова становятся частью мировой культуры, обретают язык.
В книге "Щедрость" прекрасно прослеживаются оба основных мотива Уолкотта. В ней и реминисценции из Рембо, замешанные на ностальгии по Европе, по принадлежности к истории, пусть даже к самым страшным ее поворотам, даже зависть к этой истории; и обретающий впервые язык ощутимый зримый пахучий мир островов.
Уолкотт еще и художник-акварелист. На почтовой марке Санта-Лючии я видела его акварель. В стихах Уолкотта отчетливо чувствуется взгляд художника. И искру выбивает именно сочетание острого видения мира с осмыслением этого мира. Практически все его стихи очень живописны, и в то же время в каждом стихотворении присутствует мысль, временами даже слишком лобовая.
С формальной точки зрения в книге "Щедрость" нет ничего необычного. Почти все стихи написаны в одном ритме, они зачастую просто продолжают друг друга, превращая всю вторую часть книги в одну лирическую поэму. Рифмы самые разные – от совершенно точных до крайне приблизительных. Есть стихи, зарифмованные от начала до конца, а есть такие, где по стихотворению рифмы кое-где небрежно разбросаны.
Не представленная в этом издании первая часть – отдельная небольшая поэма.
"Щедрость" – зрелая книга. Отсюда ее очевидная ностальгичность. Ностальгия в самом широком смысле – по собственному детству и по утекающему времени, по прошлому, по себе…
"Помнишь детство? Помнишь дождь, шуршавший вдали?
Вчера написал я письмо и тут же порвал в клочки."
Это, пожалуй, книга человека, подводящего итоги, отсюда потребность в формулировках, потребность в некоторой определенности. Эта определенность могла бы показаться навязчивой, если бы не ранящая, не пронизывающая красота.
"………………ведь всё равно уйдёшь,
восхваляя пушистое качание казуарины
и эту, так часто тебя пробиравшую, дрожь
благодарности, и вечерний свет на лезвиях трав, лёгких и длинных,
и то, как стираются с неба мачты, а затем и огни кораблей,
глядящих на свои отраженья в тёмном стекле."
Кстати, тут естественно вспоминается куда более жесткий Бродский:
"Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность."
А вот в "Итальянских эклогах", посвященных Бродскому, в свойственную Уолкотту куда большую, чем у Бродского, нежность и округлость линий вплетаются вместе с мотивами Бродского и свойственная Бродскому резкость. Становится совершенно очевидно, что Уолкотт и Бродский в поэзии переговаривались. Глаголы из учебника, которые мчатся вслед машине – это кто, Бродский или Уолкотт? А тень странника, остающаяся на пристани – чей это образ?
Есть ещё одна очень странная общность у Уолкотта и Бродского – некая непременность моря, хоть и странно видеть что-нибудь общее в балтийских болотах и карибской синеве.
Но, видимо, море, – это ещё и волшебная субстанция, вечный проводник культуры.

....

Начало