Несколько дней хожу под её обаянием.
Во-первых, у меня возникла сильнейшая симпатия к автору. Он не жонглирует словами и понятиями, не играет в интеллектуальные игры, он просто рассказывает историю. Немудрёную историю про человека, который пытается жить, никого не обижая, любя и жалея тех, кто оказался рядом.
История – проще пареной репы. Человек возвращается в родной город после университета, устраивается в школу. У человека жена, и ей он страшно надоел, девчонка в детском саду, улица у реки, на которой он жил всегда. Друзья детства – не те, которых выбираешь, а просто бывшие одноклассники. Школа – обычная нудная школа – невыносимые ученики, более выносимые ученики, дура-завучиха. Взаимная тупиковая любовь с ученицей. Весенний поход на катамаране с несколькими учениками. Уход из школы. И никаких шансов на то, что жизнь вдруг повернётся как-то иначе.
История про русского святого – современного пьяницу князя Мышкина. У героя (а я в данном случае склонна думать, что герой и автор не сильно отличаются друг от друга) есть и ещё литературные родственники – он той же породы, что Ганс Шнир из "Глазами клоуна", что Скоби из "Сути дела".
Я отогревалась, читая эту книжку. По-русски так давно не было книг, которые "движутся любовью", любовью в самом широком смысле – просто к тем людям, с которыми сводит жизнь, к самой этой грустной жизни, к пейзажу. Я, честно говоря, считала, что в России такой литературы больше и нет, – есть настоенная на ненависти и презрении, есть – на интеллектуальной игре, на чужих текстах, а вот, чтоб читать и волноваться, читать и сопереживать – очень давно не было такого со мной при чтении по-русски. Ну, разве что Улицкая, но ведь это не литература – скорее просто публикация чего-то вроде чужих писем. Без сверхзадачи.
А "Географ" – бесспорно настоящая литература, с задачей, со смыслом, с необходимой степенью обобщения.
И ещё одно. Когда я приезжаю в Питер, я чувствую, что моя юность и моё детство не бродят по тамошним улицам. Всё другое, – и люди, и пейзажи.
Город, наверно, изменился к лучшему – его отреставрировали, смешные памятники понатыкали в разных местах. Берёзы насадили вместо тополей. Люди не чихают и не задыхаются от пуха, и нет больше одной из радостей белых ночей – нечего больше поджигать на газонах. А как отлично горел тополиный пух – синим пламенем.
Когда-то так сильно любимые пустынные северные пейзажи Карельского превратились в засиженную людьми и машинами помойку.
И вдруг при чтении "географа" меня будто ударило памятью о детстве. Я никогда не была восточнее кавказского хребта, а тут действие происходит в Перми. Про реку Каму мне только мама, которая была на Урале в эвакуации, рассказывала.
И тем не менее – глянуло детство – огромная замёрзшая река, глухой лес. И пусть в Питере этот северный пейзаж был не совсем настоящий – Нева не Кама, лес на Карельском не тайга, спуск по бешеной таёжной реке не байдарочная трёхдневная прогулка по речке Оредежи – всё равно дохнуло тем самым, когда-то любимым, оказывается, не забытым.
Я очень благодарна книжке Иванова за это воспоминание о любви. Последний раз оно у меня было, когда я ехала из Парижа в Москву на поезде, и поезд тихо постукивал мимо дощатых деревенских домов с облупленной краской, из-под снега вылезала мерзлая земля, было начало апреля.
Я вот сейчас думаю, может, в провинции сохранилось ещё что-то от той любви?
Хотя бы пейзаж...
И редкие люди.
А деревни на таёжных речках у Иванова страшные – жуткие столкновения с деревенскими – то и дело возникают пьяные злобные гойевские чудовища.
И ещё есть в этой книге удивительное – нормальная человеческая любовь к стране, такая же, как у французов, или итальянцев – любовь к пейзажу, в котором живёшь, к людям вокруг, – щемящее чувство.
Я про то, что такое в России бывает, тоже давно забыла. Как когда-то нормальные человеческие слова "солидарность", "общественное благо" и прочие узурпировала и лишила смысла советская власть, точно так же сейчас нормальные слова, относящиеся к любви к стране, узурпировали и лишили смысла "патриоты", "бесы" современного общества.
"Географ, который пропил глобус" - очень добрая и очень печальная книга.
