В прошлую субботу я водила Катю на прививку к нашей милой ветеринарке, и она услышала у неё какой-то шум в сердце. Послала в клинику на экографию. Я, конечно, перепугалась, и на моё счастье оказалось, что экографию Кате могут сделать в тот же день, так что волнения были недолгими – всё оказалось практически в порядке. Катя в отличной спортивной форме, а шум у неё, небось, уже много лет как – по мнению ветеринара, делавшего эхо, который, впрочем, сказал, что у него уши плохие, никакого шума он не слышит, да и вообще ничего, кроме катиного мощного пыхтенья не слышит.
Тут, конечно, каждый бы запыхтел, когда ставят на высоченный жезезный стол и заставляют на нём стоять стоймя, даже и не прилечь.
Длилось всё это довольно долго, на экранчике переливались мягкие волны, пульсировал здоровенный мешок, мелькали цвета. Катя стояла и пыхтела, попыталась лечь, но девочка, придерживавшая её сзади, не дала, я чесала нос, примирившийся со своей грустной участью.
Потом спросила у доктора, а как они обходятся с менее смирными зверями – «так таки плохо». И сказал, что он явно предпочитает иметь дело с добропорядочным ньюфом, чем со свирепой кошкой – немудрено. Впрочем, Нюшенька, которой лапу больную посмотреть было непросто, ему бы показала! Но тихая нежная Катя всё вытерпела без слов.
В приёмной сидел маленький пудель, и когда мы проходили мимо, интеллигентного вида пожилой мужик, хозяин, поинтересовался – обедала ли уже Катя. Пришлось сказать ему, что мелкие пудели невкусные.
Бультерьер, видимо, после операции, пытался протиснуть нос между прутьями клетки, –впрочем, он посмотрел на нас довольно благожелательно.
В субботу в этой маленькой клинике работали четверо – немолодой с мягкими манерами человек, которого я видела впервые, и заключила, что это ветеринар-муж нашей предыдущей ушедшей на пенсию ветеринарки – основатель клиники, молодой весёлый доктор, который нами занимался, и две девочки на все руки – секретарши и помощницы.
Клиника открыта 24 часа в сутки, мне уже по разным поводам приходилось Катю туда приводить, один раз ночью с пироплазмозом.
Серьёзное место. В подвале, где нам делали эхо, висели правила проведения химиотерапии – устрашающее – куда выкидывать одноразовые перчатки и бахилы...
И как всегда – при всех моих столкновениях с ветеринарами и их помощниками – не просто доброжелательность беспредельная, – я бы сказала – ласковое обращение и с пациентами, и с хозяевами, и ощущение какой-то семейственности у работающих вместе людей – не служба вовсе, а естественные занятия. У человеческих врачей, медсестёр, санитарок, как бы они ни были хороши, совсем не всегда встречается эта всепоглощающая успокаивающая приветливость. Может быть, конечно, у детских врачей, как у ветеринаров. Должно бы быть так.
Ну да ведь люди всякие бывают, а звери, по сути, все симпатичные, и в людях пробуждают лучшее, если это лучшее где-то там сидит.
И ещё, в общем, про другое – про совершенно тривиальное – как непримиримо общество делится на тех, для кого работа – способ существования, и на вынужденных зарабатывать на хлеб, или там на масло, выкидывая эти пропащие часы из собственно жизни. В этом смысле у профессора и булочника, или, предположем, парикмахера, существенно больше общего, чем у булочника и конвейерного рабочего...
