Кажется, жара-то была одну неделю за всё лето – плывущая дрожащая – и в неожиданный свалившийся холод в октябре вспоминать её приятно.
И вот в эту-то межканикулярную жару к нам приезжали американцы – партнёры из хороших университетов – из Stony Brook и из Purdue.
Человек из Stony-Brook – ответственный за международные связи – называл себя cultural anthropologist , вызывая лёгкое неправедное недоумение – а как anthropologist может быть не cultural? Какой тогда? С тех пор я узнала, что он верно себя обзывал – такой на них ярлычок и есть, а вот, бывают ли этнографы не cultural так и не узнала.
Более помпезные личности встречались мне редко. Мы повезли его на ланч в заказанный заранее ресторанчик. И не просто заказанный по телефону, а ещё и осмотренный нашей отвечающей за международные связи – Кристиан. Поехали на двух машинах. Ресторанчик Кристиан выбрала не в Париже, а в соседнем пригороде, чтоб добратьтся на машине и без пробок. Почему не прямо у нас – а чёрт его знает, – кто-то Кристиан присоветовал, партнёр важный, – мы очень хотим иметь возможность при случае посылать каких-то наших хороших студентов в Стони Брук.
Американец слегка опоздал, так что в машины мы сели чуть позже, чем рассчитывали, а по дороге Кристиан ещё и заблудилась. Повернула не туда, не включила вовремя GPS, разнервничалась. Американец слегка снисходительным тоном нас развлекал. Он рассказал нам, что свободно владеет суахили, что возит группы в Африку, - и студенческие, и нет. Лениво сообщил, что, пожалуй, наибольший культурный шок испытывает во Франции, вероятно, потому, что не знает языка. Но любит во Франции бывать , потому что любит поесть вкусно. И с удовольствием предвкушает наш ресторан. Разговаривал он с нами дружественно, но слегка свысока, со своего культурологического этнографического высока.
Когда наконец мы запарковались и радостно кинулись к ресторану, он был тих, пуст, и дверь не поддалась. Мы стали стучать, и через минуту важный господин в галстуке бабочкой и белом жилете открыл нам дверь, но увы, сообщил, что повар ушёл, и что надо было хотя бы позвонить, что задерживаемся.
Бедная Кристиан чуть не провалилась под землю – особенно после всех этих разговоров про езду во Францию, чтоб поесть.
К счастью, напротив оказалась открытая брасри – над дверями огромный зайчище с совсем уж гигантской морковкой – называется Carotte rouge.
Оказалась темноватая с деревянными столами , с клетчатыми скатёрками, тесная брасри – из тех, куда забегают в ланч пообедать работающие по соседству, или окрестные старушки с собаками забредают поболтать.
С обычным самым простым набором еды – американец заказал омлет с зелёным салатом и неустанно его нахваливал. Тоже лениво и свысока. И в общей беседе соощил нам главное своё этнографическое наблюдение. В группах, которые он возит в Африку, намного больше женщин. Мужики встречаются в редчайших случаях, что неудивительно – в незнакомой стране, в незнакомых обстоятельствах человек превращается в ребёнка. Для женщины эта детская роль естественна, она привыкла быть ведомой и подчинённой, а для мужчины это трудная роль, противоречащая его мужскому достоинству. Мы слушали озадаченно, не желая вступать в пререкания с нужным партнёром. Кругом виноватая Кристиан высказалась уже потом , изумляясь наглости этого профессора и тому, что феминистки его до сих пор со свету не сжили.
Салаты в «Красной морковке» были вполне заячьи, работали там молодые симпатичные ребята, которые на прощанье попросили нашего американца прислать им открытку из Африки, они собирались к концу лета провести у себя конкурс открыток и просили всех посетителей принять в нём участие.
На следующий день приехали двое из Purdue – новые партнёры. Профессора-информатики – один из них по происхождению ливанец. Только имя своё польностью американизировал.
Тут уж мы не поехали на ланч не знамо куда, – пошли пешком в итальянский ресторанчик рядом с кампусом. Уселись под зонтиком, слегка плавясь от жары. Ливанец оказался карикатурным американским патриотом, я таких видела среди русских американцев, но среди профессоров, кажется, всё-таки впервые с таким встретилась. Он когда-то учился во Франции., и чтоб поддержать разговор, я заметила, что Америка для него – третья страна проживания. Тут он почти вскочил и торжественно провозгласил: « last but not least ». После чего пустился в разговоры о верности флагу, и о том, как он Америке благодарен. Забавно, что когда разговор перешёл на политику, он оказался левым. Обычно всё ж торжественная любовь к родине и прочая патриотическая риторика – вотчина правых. Поговорив на общие темы, он кинулся к алжирке Фате, нашей directrice de recherche et dévéloppement, – он опознал в ней сосестру по Ближнему Востоку : «Мы, люди с Ближнего Востока, очень любим детей и очень их балуем – пояснил он несведущим – вот у меня дочка, уж как я её ублажаю, и медицинские расходы оплачиваю, и ветеринарные» – никто не поинтересовался, какой породы его дочка, а Фатя стала заметно скрежетать зубами – у неё сложные отношения со своим алжирским происхождением, память о том, как братья жили на всём готовом, а она, девица-чернавка, их обслуживала и посуду мыла, её не отпускает, и уж вовсе ей не хочется, чтоб каждый алжирец и не алжирец её за свою принимал (опять вполне похоже на русских).
Вышли мы из ресторана, побрели по улице, где в разгар жаркого дня был только один ещё человек – дама с собачкой – маленьким йоркширчиком – шли нам навстречу.
И тут ливанец спрашивает у меня, есть ли у меня собака – я удивлённо отвечаю и интересуюсь, почему он задал этот вопрос. «А вы – говорит – так на собаку посмотрели, что я был уверен, что у вас собака. У меня их пять». Я слегка поперхнулась – «ну, две у дочки»...
...
И вот сегодня ко мне пришёл мальчик из Purdue – приехал к нам на два года, учиться информационным системам по-английски.
