Вцепилась я в него, как хороший бульдог. Хотя, наверно, бульдог от косточки получает сплошное удовольствие, а у меня перемежающаяся лихорадка - то бешеное раздражение пополам со скукой и антипатией - мне неинтересны и не симпатичны эти люди - мелочи их жёстко ограниченной душной жизни, - наподобие комнаты с излишком пыльной мебели, стульев с золочёными ножками, ваз, вазонов и вазочек.

"Продаю диван без скрипа,
Две ноги Луи-Филиппа,
Третья тоже раритет,
А четвёртой просто нет"

И сам автор, нервный болезненный изнеженный мальчик тоже временами бесит пристальностью к своим фобиям и желаниям.

То - наслаждение, почти физическое - когда вдруг вместо переживаний, связанных с людьми, он пишет о взаимоотношениях с местностью, с тем, что вынесено за скобки существования в гостиной. Когда появляется церковь в Бальбеке, площадь, море, входящее в окна, предощущение счастья, обязательное разочарование, когда наступает это сто раз прожитое внутри счастье, и вновь очарование потом...

Вот сегодня читала о вокзале, о путешествии в Бальбек.

Вокзалы - трагичны, огромны, величественны, - именно там точка встречи, или скорей невстречи - прожитого в мыслях, прочувствованного с тем, что случится через сутки...

И опять аукается Пастернак, будто воплотивший лучшее в Прусте

Бывало, вся жизнь моя - в шарфе,
Лишь подан к посадке состав,
И пышут намордники гарпий,
Парами глаза нам застлав.

Но дальше изнеженный Пруст определённо не может :

И глохнет свисток повторенный,
А издали вторит другой,
И поезд метет по перронам
Глухой многогорбой пургой.

И вот уже сумеркам невтерпь,
И вот уж, за дымом вослед,
Срываются поле и ветер,-
О, быть бы и мне в их числе!