Фазовый переход – и зелёная кисея, прозрачная светлая. И фиалки у края дороги.
Лошади сняли попоны. И не пасутся понуро – носятся, развевая гривы.
Встретили огромного ньюфа пятилетнего – доброжелательный, снизошёл ко мне, ткнул носом – оторваться не могла, Таня заревновала, подскочила, стала по моим ногам карабкаться.
Когда Кате было пять лет – как она радостно гуляла, – не бегала, нет, шествовала с нами по тропам. Если б кто-нибудь два года назад догадался про щитовидку,– а так с восьми с половиной лет всё болела... Серьёзно и несерьёзно. Почему-то мучает несерьёзное – кожная вонючая дрянь, с которой было не справиться... А всё щитовидка... Обидно, стыдно... Очень стыдно перед Катей...
Васька успел Таню чуть-чуть поучить – говорил мне, когда я приходила с работы, – «мы с Таней немножко позанимались» – ну да – «сидеть» и «ко мне».
«Пожалуйста... нарисуй мне барашка» – вот это Таня и есть. Нюшу и Катю звали плюшевыми мишками, а Таню – барашком. «Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь?». И Лиля Друскина, посмотрев на Танины фотографии, сказала – да, Гекочка. Если б не друскинский Гек, не было б у нас Тани. По Васькиным рассказам получалось, что Гек был почти вечный – он знал его в Ленинграде до отъезда, потом встретился с ним на новом витке в Тюбингене, куда уехали Друскины. Гек Лёву всюду сопровождал, Лёва в коляске, Гек рядом – Васька ходил с Лёвой и Геком за грибами, Лёвино кресло, по Васькиным словам, вполне спокойно проезжало по лесным дорожкам.
А я когда-то, ещё в школе, в «Дне поэзии», прочитала Лёвино и запомнила:
«Ньюфаундленд – это глыба мрака, чёрная ласковая собака».
Тянутся нитки-связи, – перекрещиваются, перепутываются, – ласковая поддерживающая паутина. Лиля прислала мне фотографию кресла, которое Васька ей подарил, когда она к нам приезжала. Я совершенно про это забыла. И вот же – посмотрев, вспомнила зелёное с кривыми ручками кресло, хочется сказать, – довольно старинное, – оно стояло у нас в углу гостиной. Лиле похожее кресло понравилось на ярмарке антикварных вещей, и Васька предложил ей увезти наше – так что стоит в Тюбингене кресло, приехавшее из Парижа на заднем сиденье машины.
Всё время Ваське что-то бормочу – «ну, вот видишь, а я что говорила», «слушай, помнишь ту скамейку под сакурой, которую я когда-то фотографировала, – под ней опять толстый ковёр лепестков, пружинит», «И знаешь, лепестки на ветру – как конфетти – праздничные лепестки, и сирень зацвела.»
Обязательно поедем в Фонтенбло, – туда, где соловьиная школа, где соловьи опытные учат петь молодых соловьёв– «помнишь, как мы видели там соловья – серенький, рот старательно открывал».
Надо сходить к громадному камню, на котором давным-давно мы выцарапали «здесь был Вася»,– надпись камушком на известняке недавно ещё держалась.
«помнишь, как Нюша, когда опрокинула тебя в лесу на спину, показывала лапу – дескать, лапа болит, об тебя ж и ударила.»
И Таня чуть что, когда её ругаешь, сразу протягивает несчастную лапу, которую кто-нибудь когда-нибудь отдавил. Гриша спит в ногах, на своём месте. Подходит, мырча, протягивает голову для почёса и смотрит вопрошающе.
«Мы возвращались из Фонтенбло в низвергающемся потопе. И ясно было, что если так будет продолжаться, придётся заводить зонтики, как Пятачку. И Танькин внук Гоша (он бы тебе понравился, он хороший буйный щенок) спрашивал, как мы наши зонтики назовём, а мне ничего, кроме « Copains d’abord » и в голову не пришло...»
В дожде, в зелёном юном мареве...
Бешено цветёт сирень. Ломится из-за заборов на улицу. Пять лепестков? Она теперь такая махровая...
И громадные каштаны, их огромность как-то не видна, когда нет свечек, а сейчас – каштаны заполняют пространство между землёй и небом.
И одуванчики почти до колен, и половина уже отлетает пухом, и путаются в кустах шмели.
И я езжу в автобусе по извилистой дорожке к станции каждый день – десять минут леса по сторонам дороги – почти 25 лет – по ней...
Остальные жизни – они короче – приплыли – Медон, наш лес, каштанищи, сирень...
Почему мы не ставили дат на стихах? – до последних лет не ставили – Васька никогда не датировал и путался в годах, и вот теперь – как отсчитать, что когда...
«Но деревья ведь долго живут –
так что ж они плачут?
И почему тогда не плачут собаки?»
