Может быть, Васька всё-таки знал эту деревню, скорей всего так.
И бросив машину у последних недостроенных ещё на краю леса домиков, – по красно-белым меткам randonnée. Сначала по плоскому лесу, наверно, дело было осенью, и нам попадались грибы – мы тогда брали что ни попадя, даже хилых козляков...
Потом среди огромных камней, которые хочется назвать валунами, но они не гранит – песчаник, –вверх, вверх, – и там – плоская площадка, обрыв, море леса под морем неба.
В камнях углубления – огромные чаши дождевой воды; Нюша в них купалась.
Когда-то стояла скамейка, сейчас её нет, и может, и не нужна она там. Мы ели бутерброды, глядя на подвижное море сосновых крон. Нюшка валялась на спине, грызла палки, требовала, чтоб с ней делились мандаринами...
Мы часто туда возвращались – одна из любимых наших прогулок.
Потом Бегемота с Маринкой туда привезли.
Весной недалеко от машины на перекрёстке двух дорожек рос щавель. Осенью среди камней моховики и рыжики. Белых много там никогда не было. Нежно-зелёные папоротники, грубые летние, осенние огненные папоротники, ржавые зимние...
Огромные шишки на земле, зелёные шишки, в детстве так ценившиеся. Только у карельских сосен они куда как меньше.
Встречали других людей, часто с собаками.
Соседей по месту... Соседей по времени...
Моё пространство здесь густо замешано. И начинаешь понимать наскальные надписи – здесь был, мёд-пиво пил – мы здесь были, мы, – это не послания грядущим поколениям – это выкрик пространству – не забывай – и нас помни, и нас...
