С чем-то я согласилась, а про что-то захотелось поспорить, и я не в первый раз очень пожалела, что ребята никак не доберутся до Парижа. Гали-Дана справедливо заметила, что и я до них не доезжаю... И у них, и у меня – уважительные причины... Так или иначе, пока что наше общение – только письменное. И Гали-Дана предложила мне согласиться и поспорить попросту в жж.
Я написала этот текст по свежим следам, но пока в Киеве убивали, было не до того...
Пересказывать интервью я не буду, оно очень разноплановое и многоуровневое. Его надо читать.
В конечном счёте оно всё-таки оказывается об искусстве, об отношениях автора и произведения, автора и мировой культуры, произведения и мировой культуры, и вообще о точках отсчёта, которые можно при желании и высокопарности – и смыслом жизни назвать.
Мой текст – абсолютно сумбурный – просто выхваченные моменты – на согласиться-поспорить.
В интервью много говорится об Иерусалиме. О его смыслообразующей сути. Ну, тут мне, конечно, представляется, что на место Иерусалима другие люди подставят другие города. Смыслообразующими и меняющими смысл в зависимости от настрония, состояния и падающего света для меня окажутся Рим и Париж, и где-то знаковой телесной памятью, заложенной основой личности – Ленинград, который Петербургом я не назову.
Кстати, в пандан к некодовскому об Иерусалиме «Сегодня он для меня не Париж, а завтра изменится настроение, подует ветер из пустыни, и он станет мне не Багдадом. Тот, кто его придумал, нарочно создал его как пустое место, которое мы наполняем тем, чем захотим…» я бы сказала похожее о Ленинграде моей юности – да, в зависимости от настроения и освещения – не Париж, или не Лондон...
...
Наткнувшись у Некода на слова «Адаму было поручено ходить за садом и давать всему живому имена. Вот этим мы и занимаемся – осмыслением сущего, творческой комбинаторикой и комментариями», я, естественно вспомнила наше с Васькой.
Наш разговор, свернувшийся в несколько строчек черновой записи
«человеку мало одного человека
мир, лишённый животных, - Мёртвое море
люди - единственные летописцы того, что происходит и с природой, и с ними. А для кого это летопись? Для самих себя
единственное грамотное явление природы, способное что либо сохранить, люди
не только летописцы природы, но и летописцы собственной летописи
а что мы делаем?
да ничего другого
мы переписываем книгу бытия
мы даём имя»
Разговор, начавшийся с моего случайного вечернего пробега мимо музея Орсэ и чугунных зверей – слона, носорога, обезьяны – перед ним.
И закончившийся стихом, которым мы решили завершить сборник «Только сад».
***
У музея Орсэ чугунные звери
Бродят туда-сюда,
Бронзовый зелёный львище
У метро Данфер застыл на страже,
И удваивая, медленно уносит вода
Куда-то на запад, в море,
Городские пейзажи.
Город не встроится в строчки о нём никогда,
Да и статуи этих строчек о них не заметят даже...
Человеку только человека – невероятно мало,
Пусто у Мёртвого моря, где даже и птиц нет...
Так может геральдических зверей в истории столько мелькало,–
Не только, чтоб кто-то происхожденьем похвастался через сотни лет?
Люди – единственные летописцы
Того, что случается и с природой, и с ними.
Для кого это всё пишется?
Да для себя самого!
Ну, зачем Адам давал каждому зверю имя?
И кто бы смог оценить ерунду эту, кроме него?
Хошь не хошь – мы – единственное явленье природы,
Способные сохранить Книгу
Бытия своего и не своего,
Летописцы собственной летописи –
Пишем годы и годы...
А что ещё мы делаем кроме?
Да ведь действительно ничего!
10 ноября 2012
...
...
Об инсталляциях...
Я в принципе к ним отношусь враждебно, как к почти любому чисто знаковому пересказуемому искусству. Фраза Некода для меня пролила свет и на то, чем инсталяция может быть, и на причины моего неприятия: «Был один элемент, который переходил из проекта в проект: армейский деревянный чемодан, полный бутылок с посланиями потомкам, которые следовало бросать в пучину мирового «Океана сказаний».»
Угу – я сразу живо увидела этот чемодан с бутылками. И тут же поняла, что именно здесь не моё – театральность. Овеществление знака. А я театр разлюбила. Конкретизация знака превращает его в символ, а символика, как мне кажется, сужает, ёмкость слова или живописи куда больше.
...
«Зритель становится экспонатом в любых условиях, в тот момент, когда он возникает рядом с кунсткамерным сушеным крокодилом или любым иным дивом, на кое дивится. Это вопрос восприятия.» Согласна совершенно. Проходя в Туари внутри стеклянного туннеля, по крыше которого бродят львы, а иногда и трахаются прямо там, над головами зрителей под радостные вопли вежливых французских детей – «мама, мама, смотри же, они совокупляются» – момент обращения зрителя в экспонат совершенно очевиден.
Да, собственно, матрёшечная история про бордель и замочную скважину из той же серии.
...
Меня очень заинтересовал последний абзац:
«Постмодернизм умер, замученный головотяпами-теоретиками, так и не выполнив своего исторического назначения, не реализовав заложенных в себе самом возможностей. Он остается в памяти потомков угрюмой бессмысленной тягомотиной. А должен был стать бесконечным фейерверком свободно сочетающихся образов и идей. Недавно мы с Гали-Даной говорили о том, что все моды уходящей эпохи оказывались не тем, за что мы их, со свойственным нам, видимо, оптимизмом, принимали: мультикультурализм не дал свободного творческого взаимодействия культур, но вместо этого рассовал по мировым столицам энное количество этнических гетто; постмодернизм не освободил человечество для вольной творческой игры, но лишил всякого смысла даже самые простейшие человеческие действия. Теперь на смену этому катятся иные телеги на квадратных колесах, не имеющие к искусству ни малейшего отношения, но претендующие на безграничное влияние. Если художник не сможет остаться самим собой, они его раздавят, как миленького. Но он сможет. Историческая память ему в этом поможет.»
Я, как правило, не люблю постмодернизма. Ну, чуть меньше, чем его не любил Васька, но близко к тому. То есть его элементы у Эко меня обычно не раздражают, хотя часто кажутся тяжеловесно лишними, искусственными и сильно на потребу публике.
Пожалуй, Лодж – единственный в моей картине мира, у кого элементы постмодернизма имеют реальный смысл – включаясь в общее лоджевское полотно, где совершенно абсурдные вещи – скажем, визиты университетской филологини на завод с целью приобретения опыта, обзаводятся смыслом.
Прочитав Некода, я вот что подумала.
Постмодернизм, чтоб быть «вольной творческой игрой», должен был остаться предельно элитарным – вроде игры в бисер – только для посвящённых, владеющих всей до корки мировой литературой.
Он демократизировался и, выйдя к широкому читателю, стал попросту вульгарен – я не к тому, что нельзя знакомиться с источником по пересказу – я и сама такая – а уж лучшего примера пересказа, осмысляющего источник, чем «Иосиф и его братья» вовсе, наверно, не найти, а к тому, что постмодернистский пересказ – особенный, он заведомо несёт в себе передёргиванье, заведомую иронию, переворачиванье с ног на голову. И когда эти свойства постмодернистского текста читатель получает «задаром», не в результате собственных размышлений, в распахнутую дверь кидается масскультура... По мне так получается много противней ковриков с лебедями, в которые был вложен индивидуальный труд – даже если по трафарету.
