Category: животные
Category was added automatically. Read all entries about "животные".
(no subject)
Примуса не починяю, ибо не умею ничего починять. Ломать – не строить. Сидю работаю – на тополь глядю, пытаюсь ощутить, как листья растут! Если слышно как растёт трава...
Сегодня под окном газон копали – позавидовала – но не уверена, что управилось бы с лопатой. И так и не поняла, что именно делали копальщики – они почему-то только один угол полянки обихаживали, – разрыли, что-то в землю воткнули, зарыли.
Вот и это неплохая работа – землю рыть, цветы сажать, или овощи какие. Такое всё вокруг живое – аж топорщится – трава, деревья. В лесу хочется кинуться на начинающую теплеть землю. Поздней весной – Васька на пне сидел, а мы с Катей на земле рядом лежали, – что может быть прекрасней ньюфячей подушки. Подушка – под ушком, подуха – под ухом.
Когда мы с Таней вернулись из лесу, первые крупные капли шмякнулись на асфальт.
И вот всё я встаю от компа и подхожу к окну. Пахнет дождём.
Дождь – не ливень, а ленивый дождь – по листьям, в траву, на асфальт. Ну что такое связь времён? Где та верёвка с зарубками? И запах дождя, и какая-нибудь картинка, к примеру, Утрилло – домик, пригородная дорожка с травой... Сирень, пусть хоть у Кончаловского, или пусть та, что в Усть-Нарве не умещалась даже в вёдра – мокрая, последождевая сирень, и с тонкого ивового прутика как живодёр сдираешь кожу, чтоб добраться до зелёного пахучего нутра, и вечерние золотые тополя по берегу Дордони, и носятся как щенки выпущенные из грузовика в траву после зимы коровы. И лягушачий соловьиный хор.
Сегодня под окном газон копали – позавидовала – но не уверена, что управилось бы с лопатой. И так и не поняла, что именно делали копальщики – они почему-то только один угол полянки обихаживали, – разрыли, что-то в землю воткнули, зарыли.
Вот и это неплохая работа – землю рыть, цветы сажать, или овощи какие. Такое всё вокруг живое – аж топорщится – трава, деревья. В лесу хочется кинуться на начинающую теплеть землю. Поздней весной – Васька на пне сидел, а мы с Катей на земле рядом лежали, – что может быть прекрасней ньюфячей подушки. Подушка – под ушком, подуха – под ухом.
Когда мы с Таней вернулись из лесу, первые крупные капли шмякнулись на асфальт.
И вот всё я встаю от компа и подхожу к окну. Пахнет дождём.
Дождь – не ливень, а ленивый дождь – по листьям, в траву, на асфальт. Ну что такое связь времён? Где та верёвка с зарубками? И запах дождя, и какая-нибудь картинка, к примеру, Утрилло – домик, пригородная дорожка с травой... Сирень, пусть хоть у Кончаловского, или пусть та, что в Усть-Нарве не умещалась даже в вёдра – мокрая, последождевая сирень, и с тонкого ивового прутика как живодёр сдираешь кожу, чтоб добраться до зелёного пахучего нутра, и вечерние золотые тополя по берегу Дордони, и носятся как щенки выпущенные из грузовика в траву после зимы коровы. И лягушачий соловьиный хор.
(no subject)
Почти уже год назад Сашка Григорьева прислала мне книжку « The secret life of cows » by Rosamund Young.
Книжка – ну, конечно, не литература, не мой нежно любимый Херриотт. И при этом, на мой взгляд, важная книжка.
Розамунда Янг фермерствует в центральной Англии всю жизнь, с братом и с мужем. У них огромная территория – поля, луга, лес, и живут там коровы, курицы, овцы, кошки, собаки...
Рассказывает она о своих зверях с нежностью и весельем. Про то, как коровы дружат, как подруги держатся вместе, поджидают друг друга, как по-разному матери воспитывают телят, и какие бывают отношения между сёстрами и братьями... Какие коровы – личности! Про курицу, которая очень любила ездить в машине, – видимо, как Таня, – и запрыгивала в неё, стоило только дверь оставить открытой. И однажды на переднем сиденье она снесла яйцо. И про то, как курицы не оставляли в одиночестве сломавшую ногу подружку, которая не могла ходить.
Естественно, ферма – из тех, что нынче называются биологическими, а в юности Розамунды (она, вероятно, примерно моя ровесница), такие фермы никак особенно не назывались. Естественно, коровы пасутся на просторах, и курицы тоже не ограничены двором.
Читаешь её с огромной симпатией. Потом я погуглила и посмотрела её на ютюбе, тоже очень приятно. И с каким удовольствием она рассказывает про свою повседневность – и радостно говорит, что ей привалило огромное щастье – ни разу в жизни не пришлось ей составлять резюме и на какую-нибудь работу устраиваться. И в самом деле, большое везение!
***
Ферма у Розамунды – мясная... Молочных коров они держат только для собственных нужд. А бычки... Она не отправляет их на бойню. Потому что мучительны поездки в грузовике. Значит, убивают они сами...
Она честно говорит, что понимает, что живёт с огромным противоречием, которое разрешить не может...
Недавно в Париже я видела какой-то очередной веганский призыв, наклеенный на скамейку... С полгода назад я слышала по радио женщину, которая с огромной страстью говорила про то, что человек поработитель домашних животных... Когда беседовавший с ней журналист сказал, что если люди перестанут пить молоко и есть сыр, то коров не останется, страстная веганка ответила – пусть их лучше не станет, чем они будут жить в рабстве. Перефраз «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Я тогда в очередной раз подумала, что чаще всего веганы животных не любят и не знают... Дистилированные городские жители.
***
В человечьем мясоедстве заложено очень сильное противоречие. Ласкательные слова – часто съедобные. Человеку обычно совсем не хочется есть животное, вызывающее у него отвращение, по крайней мере, в европейской культуре это так – едят симпатичных, а червяков – ни за что...
Жизнь вся построена на противоречиях, соткана из них. Альтруизм, часто являющийся эгоизмом, – стараться не поступать особенно плохо, потому что очень уж мучительно жить, плохо поступив. Едим коров – тёплых нежных с нежными носами и свинок пятачковых развесёлых... А когда-нибудь ещё и умираем.
Книжка – ну, конечно, не литература, не мой нежно любимый Херриотт. И при этом, на мой взгляд, важная книжка.
Розамунда Янг фермерствует в центральной Англии всю жизнь, с братом и с мужем. У них огромная территория – поля, луга, лес, и живут там коровы, курицы, овцы, кошки, собаки...
Рассказывает она о своих зверях с нежностью и весельем. Про то, как коровы дружат, как подруги держатся вместе, поджидают друг друга, как по-разному матери воспитывают телят, и какие бывают отношения между сёстрами и братьями... Какие коровы – личности! Про курицу, которая очень любила ездить в машине, – видимо, как Таня, – и запрыгивала в неё, стоило только дверь оставить открытой. И однажды на переднем сиденье она снесла яйцо. И про то, как курицы не оставляли в одиночестве сломавшую ногу подружку, которая не могла ходить.
Естественно, ферма – из тех, что нынче называются биологическими, а в юности Розамунды (она, вероятно, примерно моя ровесница), такие фермы никак особенно не назывались. Естественно, коровы пасутся на просторах, и курицы тоже не ограничены двором.
Читаешь её с огромной симпатией. Потом я погуглила и посмотрела её на ютюбе, тоже очень приятно. И с каким удовольствием она рассказывает про свою повседневность – и радостно говорит, что ей привалило огромное щастье – ни разу в жизни не пришлось ей составлять резюме и на какую-нибудь работу устраиваться. И в самом деле, большое везение!
***
Ферма у Розамунды – мясная... Молочных коров они держат только для собственных нужд. А бычки... Она не отправляет их на бойню. Потому что мучительны поездки в грузовике. Значит, убивают они сами...
Она честно говорит, что понимает, что живёт с огромным противоречием, которое разрешить не может...
Недавно в Париже я видела какой-то очередной веганский призыв, наклеенный на скамейку... С полгода назад я слышала по радио женщину, которая с огромной страстью говорила про то, что человек поработитель домашних животных... Когда беседовавший с ней журналист сказал, что если люди перестанут пить молоко и есть сыр, то коров не останется, страстная веганка ответила – пусть их лучше не станет, чем они будут жить в рабстве. Перефраз «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Я тогда в очередной раз подумала, что чаще всего веганы животных не любят и не знают... Дистилированные городские жители.
***
В человечьем мясоедстве заложено очень сильное противоречие. Ласкательные слова – часто съедобные. Человеку обычно совсем не хочется есть животное, вызывающее у него отвращение, по крайней мере, в европейской культуре это так – едят симпатичных, а червяков – ни за что...
Жизнь вся построена на противоречиях, соткана из них. Альтруизм, часто являющийся эгоизмом, – стараться не поступать особенно плохо, потому что очень уж мучительно жить, плохо поступив. Едим коров – тёплых нежных с нежными носами и свинок пятачковых развесёлых... А когда-нибудь ещё и умираем.
(no subject)
Хорошо б побыть кошкой, собакой, слоном. Скучно вечно быть человекой.
Ну, побыть, а потом про это рассказать. Вот слон. Ушами хлопает, летает на ушах. Слониху ласкает хоботом.
А однажды в парижском зоопарке в Венсенском лесу глупые люди кинули слону булку, но не докинули, булка упала под загородку, где ни слону, ни человеку не достать.
Слоны очень любят булку, и этот слон сумел хоботом её выдуть обратно к людям, чтоб они её как следует бросили.
А один человек из бродячего цирка в Бретани качался у жирафа на рожках, и жирафу очень нравилось. Цирк простоял некоторое время на площадке перед супермаркетом. Мы мимо ехали, когда цирковые разбирали шапито, собирались в дорогу, и один из человеков, проходя мимо жирафа, у него на рожках качался. Жираф наклонял голову, человек хватался за рожки, и жираф голову поднимал, и так несколько раз.
Собака Нюша в Бретани, в Крозоне на главной площади, познакомилась с хоботом. Слон слишком велик, его не охватить было взглядом. Он стоял на площади и просил булку, но булочная была закрыта на обед. И слон только грустно поводил хоботом, а зеваки разводили руками – неоткуда булку раздобыть. И мы с Васькой и с Нюшей стояли, глазели... И тут Нюша протянула нос и с хоботом знакомсто свела. Они с хоботом определённо друг другу понравились.
Да, побыть слоном, жирафом. Зайцем вот совсем не хочу, все-то тебя едят, бегай тут вечно...
Побыть и потом рассказать.
Ну, побыть, а потом про это рассказать. Вот слон. Ушами хлопает, летает на ушах. Слониху ласкает хоботом.
А однажды в парижском зоопарке в Венсенском лесу глупые люди кинули слону булку, но не докинули, булка упала под загородку, где ни слону, ни человеку не достать.
Слоны очень любят булку, и этот слон сумел хоботом её выдуть обратно к людям, чтоб они её как следует бросили.
А один человек из бродячего цирка в Бретани качался у жирафа на рожках, и жирафу очень нравилось. Цирк простоял некоторое время на площадке перед супермаркетом. Мы мимо ехали, когда цирковые разбирали шапито, собирались в дорогу, и один из человеков, проходя мимо жирафа, у него на рожках качался. Жираф наклонял голову, человек хватался за рожки, и жираф голову поднимал, и так несколько раз.
Собака Нюша в Бретани, в Крозоне на главной площади, познакомилась с хоботом. Слон слишком велик, его не охватить было взглядом. Он стоял на площади и просил булку, но булочная была закрыта на обед. И слон только грустно поводил хоботом, а зеваки разводили руками – неоткуда булку раздобыть. И мы с Васькой и с Нюшей стояли, глазели... И тут Нюша протянула нос и с хоботом знакомсто свела. Они с хоботом определённо друг другу понравились.
Да, побыть слоном, жирафом. Зайцем вот совсем не хочу, все-то тебя едят, бегай тут вечно...
Побыть и потом рассказать.
(no subject)
Первое января – красный день календаря – день тихий и печальный, короткий и сонный. Слонный – по лесу тихо идут сонные слоны. Хоботами помахивают.
Но нет, слонов-то я и не приметила. В густотуманный сонный зловонный (гарью пахнет зимний туман) день первого января – самого длинного месяца года – тянется тестом, постепенно отлипая от пальцев, – и вдруг просыпаешься в феврале, протираешь глаза...
Но первого января – через мокрую глину, по втоптанным листьям, через лес, где народу, больше, чем в обычное воскресенье, – люди, собаки, – кто бежит, кто на велосипеде, кто бредёт, а кто и шашлык на костре жарит, напялив на головы соломенные шляпы – переодеть зиму в лето!
Цапля не стала нас дожидаться на птичьем бревне, протянувшемся с берега в пруд – перелетела в кусты, и остались только чёрные птицы – баклан, ворона, а в воде пара курочек.
Баклан молчал, а ворона заговорила – резко громко решительно обличительно. Курочки подплыли к бревну.
Когда ворона наконец замолкла, одна из них ответила ей что-то доброжелательно-примирительное – не сердись, ворона!
Чёрные птицы на чёрной воде, дрожащей в молочном тумане первого января года из двух нулей и двух двоек.
renyxa
Каникулярные дни дома, – со мной только в Рождество они и приключаются – мигает ёлка, ведём длинные разговоры с Димкой – о чём угодно – об американских президентах, о картофельных бунтах, о жизни без помидоров, о климатичских зонах, о малом ледниковом периоде, об Ермаке Тимофеевиче, об израильских выборах, о мудаке Петре первом, – о чём ведутся, о том и ведём.
И то чай, то поесть, и варенье – клюквенное, брусничное к барану, вишнёвое, вот ещё и личиевое – всякое сварила.
И Таня под боком – за лапы подёргать, в нос подуть, ушами похолопать.
Лапы чистые – прям очень – после леса – в ванну, а лес каждый день.
В лесу зяблики отъелись – к круглобокам-сорокам я давно привыкла, но шарообразные зяблики – достойная картина!
И пробежаться среди наших бетонных девятиэтажек, прислонившихся к лесу – такая днём странность – перед церковью, которую не очень-то исправно, но всё ж посещают наши португальцы, на ёлках лампочки, а между ёлками из поленьев и шишек – звери – совы почему-то с белыми кисточками на ушах, олень, а ещё снеговик, чтоб человеческое присутствие т оже обеспечить – из поленьев и шишек.
Сорока возле гнезда на тополе крутится, в сумерках попугаи налетели – никакой с сорокой ссоры у них не вышло, сплошной миру – мир. Ёлка светится, тополь подрагивает от птичьего налёта.
И вот уж тьма за окном, разлетелись птицы, и я щёлкнула выключателем. Бегают котьими глазами в окне ёлочные лампочки.
И то чай, то поесть, и варенье – клюквенное, брусничное к барану, вишнёвое, вот ещё и личиевое – всякое сварила.
И Таня под боком – за лапы подёргать, в нос подуть, ушами похолопать.
Лапы чистые – прям очень – после леса – в ванну, а лес каждый день.
В лесу зяблики отъелись – к круглобокам-сорокам я давно привыкла, но шарообразные зяблики – достойная картина!
И пробежаться среди наших бетонных девятиэтажек, прислонившихся к лесу – такая днём странность – перед церковью, которую не очень-то исправно, но всё ж посещают наши португальцы, на ёлках лампочки, а между ёлками из поленьев и шишек – звери – совы почему-то с белыми кисточками на ушах, олень, а ещё снеговик, чтоб человеческое присутствие т оже обеспечить – из поленьев и шишек.
Сорока возле гнезда на тополе крутится, в сумерках попугаи налетели – никакой с сорокой ссоры у них не вышло, сплошной миру – мир. Ёлка светится, тополь подрагивает от птичьего налёта.
И вот уж тьма за окном, разлетелись птицы, и я щёлкнула выключателем. Бегают котьими глазами в окне ёлочные лампочки.
(no subject)
У нас тепло – обычный нехолодный декабрь – то из туч мелко сеет, то солнце из-за увесистых облаков деревья высвечивает. И ветер на всём белом свете.
На уличные хоть ёлки, хоть туи навесили гирлянды, они от ветра качаются – фонарики дневные.
В лесу глина размокла, на кленовые листья я стараюсь не наступать – и все стараются – лежат на глине нисколько не попачкавшиеся листья – такая вот красота, которую никакая грязь не берёт.
На двух ближних прудах – по цапле. Мы с Таней совсем рядом с ними прошли. А бабочка-лимонница лениво шевелила крыльями на опушке возле платана – то сядет, то взлетит.
Вчера вечером в стекло бился мотылёк. Я его не впустила – на верную смерть – на жертвенном огне торшеровой жаровни, или в Гришиных когтях.
( Collapse )
На уличные хоть ёлки, хоть туи навесили гирлянды, они от ветра качаются – фонарики дневные.
В лесу глина размокла, на кленовые листья я стараюсь не наступать – и все стараются – лежат на глине нисколько не попачкавшиеся листья – такая вот красота, которую никакая грязь не берёт.
На двух ближних прудах – по цапле. Мы с Таней совсем рядом с ними прошли. А бабочка-лимонница лениво шевелила крыльями на опушке возле платана – то сядет, то взлетит.
Вчера вечером в стекло бился мотылёк. Я его не впустила – на верную смерть – на жертвенном огне торшеровой жаровни, или в Гришиных когтях.
( Collapse )
(no subject)
Мы с Машкой и с Таней бродили по нашему, на самом деле, огромному лесу – можно в Версаль прийти, можно в Севр, и дальше-дальше, – бродили не обычными нашими кругами, – мимо прудов, за дорогу, к дольменам, к обсерватории, – а иначе, – одной из наших очень давних с Васькой прогулок, которую почему-то мы потом забросили – ну, понятно почему – там спуск-подъём, и Ваське в последние годы было их не одолеть.
Шли мы – брели в пасмурный первый декабрьский день, когда рывком похолодало, ветром сорвало очередную порцию листьев, и под ногами не скрипели они сухо, а мокрые пружинили, и кленовые сияли из грязи.
Вот поляна, куда мы ходили с маленькой Катей, скамейка, где Васька сидел, толстолапая Катя чего-то рыла, грызла, бесилась с собаками. О чём мы тогда болтали? Кажется, что-то такое литературное, может, попросту про стихи, – но не ухватить. И с Нюшей мы туда ходили.
И спустились сегодня к дальнему пустынному совсем озерцу – Нюша там плавала за утками. А Катю птицы не интересовали, вот за нутрией поплыть – это да, это она любила.
На озере не было, как сначала показалось, ни души – посредине островок камышовый, тёмная, прозрачная у берега вода, наморщенная от холода. Поваленное дерево. На берёзах ещё жёлтые листья трепещут, – и зелень-зелень, прорывающая нашу средних широт зиму – вечно-зелёное – плющ, ежевика. Вдруг Таня припустила по траве – и рывком уйма селезней и уток, и водяных курочек из кустов ринулись в воду – есть тут живые души! Раскричался одинокий почему-то попугай. Машка решила, что он восклицал, что ему холодно, а мне показалось – просто радостно звал друзей.
Домой мы вернулись в наползающих пасмурных декабрьских сумерках.
Кое-какие окна уже увиты гриляндами, ёлки пахнут из загонов...
Длилось-длилось детство, длилась юность с её неуверенностью, вечным ожиданием, длились разные жизни... Сменялись. И вот. Мы сидели с Васькой на поваленном дереве, вечерний летний свет заполнял лес. Давно, недавно? Всегда?
Шли мы – брели в пасмурный первый декабрьский день, когда рывком похолодало, ветром сорвало очередную порцию листьев, и под ногами не скрипели они сухо, а мокрые пружинили, и кленовые сияли из грязи.
Вот поляна, куда мы ходили с маленькой Катей, скамейка, где Васька сидел, толстолапая Катя чего-то рыла, грызла, бесилась с собаками. О чём мы тогда болтали? Кажется, что-то такое литературное, может, попросту про стихи, – но не ухватить. И с Нюшей мы туда ходили.
И спустились сегодня к дальнему пустынному совсем озерцу – Нюша там плавала за утками. А Катю птицы не интересовали, вот за нутрией поплыть – это да, это она любила.
На озере не было, как сначала показалось, ни души – посредине островок камышовый, тёмная, прозрачная у берега вода, наморщенная от холода. Поваленное дерево. На берёзах ещё жёлтые листья трепещут, – и зелень-зелень, прорывающая нашу средних широт зиму – вечно-зелёное – плющ, ежевика. Вдруг Таня припустила по траве – и рывком уйма селезней и уток, и водяных курочек из кустов ринулись в воду – есть тут живые души! Раскричался одинокий почему-то попугай. Машка решила, что он восклицал, что ему холодно, а мне показалось – просто радостно звал друзей.
Домой мы вернулись в наползающих пасмурных декабрьских сумерках.
Кое-какие окна уже увиты гриляндами, ёлки пахнут из загонов...
Длилось-длилось детство, длилась юность с её неуверенностью, вечным ожиданием, длились разные жизни... Сменялись. И вот. Мы сидели с Васькой на поваленном дереве, вечерний летний свет заполнял лес. Давно, недавно? Всегда?
Чушистая чушь
Чаще всего я просыпаюсь до поставленного вовсе не на раннюю рань будильника – на восемь. Но в самое тёмное время года бывает, что мощное «кукареку» рывком за шиворот выхватывает меня из сна.
И в таких случаях я иногда что-то сновидческое помню.
Вчера я видела во сне орла. Мы шли с Машкой по улице в Медоне, домой возвращались, а в небе летел орёл.
Очень большой. Я сказала Машке, что орла можно всегда узнать по полёту – он задними лапами отталкивается от воздуха, и очень отчётливо видны его жёлтые большие ноги, которыми он одновременно отпихивает воздух назад, – немножко похоже на движение ног в брассе.
Ну, тут как раз раздалось кукареканье, и наш разговор прервался.
Когда я рассказала про жёлтоногого орла Бегемоту, он ответил, что в тот самый день, идя мимо пруда и высматривая цаплю, он как раз подумал, что вот ведь, цапли на пруду часто встречаются, может, скоро и орлы появятся.
Машка же, проходя мимо пруда, про орлов не думала, – а цаплю повстречала.
Впрочем, первой встретила орла в Медоне четырёхлетняя Софи, – пять лет назад выйдя с Сашкой погулять, она, увидев здоровенную гугутку, обратила на неё Сашкино внимание: «Мама, смотри, орёл!»
И в таких случаях я иногда что-то сновидческое помню.
Вчера я видела во сне орла. Мы шли с Машкой по улице в Медоне, домой возвращались, а в небе летел орёл.
Очень большой. Я сказала Машке, что орла можно всегда узнать по полёту – он задними лапами отталкивается от воздуха, и очень отчётливо видны его жёлтые большие ноги, которыми он одновременно отпихивает воздух назад, – немножко похоже на движение ног в брассе.
Ну, тут как раз раздалось кукареканье, и наш разговор прервался.
Когда я рассказала про жёлтоногого орла Бегемоту, он ответил, что в тот самый день, идя мимо пруда и высматривая цаплю, он как раз подумал, что вот ведь, цапли на пруду часто встречаются, может, скоро и орлы появятся.
Машка же, проходя мимо пруда, про орлов не думала, – а цаплю повстречала.
Впрочем, первой встретила орла в Медоне четырёхлетняя Софи, – пять лет назад выйдя с Сашкой погулять, она, увидев здоровенную гугутку, обратила на неё Сашкино внимание: «Мама, смотри, орёл!»
Про относительность движения
Не слишком быстро, не слишком медленно – мимо меня плыли полупрозрачные лимонные берёзы. Поезд – не оттолкнувшись, плавно – мимо – платформа, букеты астр, букеты листьев, их дома под утюг и в вазу, быстрей-быстрей.
Да нет, просто сосны да берёзы тихо мимо проплывают, мухоморы – по лиственному под ногами морю.
А по песку, слегка увязая, обходя огромные лужи, натёкшие с ручьёв, после дождливой недели обратившихся в бурлящие водопады, – с дюн, с корней кустов, – рухнуть, пенясь, вниз, и обходя лужи, сохнущие в отлив, пока наконец я догадалась разуться – пружинил холодный мокрый песок. Как всегда в Виссане, у пролива Па-де-Кале, огромная белая скала отделила нас от Франции, и телефон радостно поприветствовал : «в Англии я не брошу вас на произвол судьбы» – корабли туда-сюда – грузовые, паромы – Ламанш, как известно, автострада.
Ласковым коровам хотелось длинной хрусткой травы с другой стороны тропинки, и увидев, как бородатый мужик упоённо их кормит, улыбаясь и мурча в бороду от удовольствия, я поспешила – и я, и я хочу, – и в благодарность рыжеватая корова лизнула меня шершавым языком – три коровьих башки, с подфыркиваньем дыша, тянулись к пучкам травы – и надо было – всем сёстрам по серьгам – и огромные мокрые носы давали себя почесать, – но пора, мимо, мимо.
Собаки – почему-то на пляже совершенно не было тёмных собак – даже рыжий голден среди всех размеров белых, светлых, пятнистых – выделялся густой яркостью.
В сегодняшнем дожде кончился трёхдневный викенд.
Тихо плывут мимо берёзы, ёлки, плывут платформы, букеты, грибные корзины, куда наверх клали красные-белые, и они красовались из-под папоротников – горькушки всякие внизу, в корзинной глубине.
Следы, там-сям следы, засыпает их снегом, песком, лепестками, заливает дождём, слизывает приливом – les feuilles mortes.
Ехала деревня мимо мужика.
Вдруг из-под собаки лают ворота – ну, конечно же, лают, – в самой глубине лужи, куда воротА уходят в бесконечную даль – и лают оттуда из-под собаки...
Перед машиной дорогу перебежала фазаниха – Машка сказала – «как бабка в платочке, озабоченная, улицу перебегает»
Пёстрый петух, предводитель разноцветных курочек, гулял возле домика у леса.
Когда мы с Васькой впервые приехали в лес Фонтенбло нежным осенним днём, мы остановились у кафе, пили кофе и радовались пёстрым курицам – а где то кафе у самого входа в лес? – но вот же курочки и Петя-петушок, и дощатый домик, но нет на улице столиков из двадцати восьми лет назад...
Берёзы, ёлки, густо-красные клёны – мимо, мимо.
Тема? Васька в кресле, я за компом. Тема для стиха?
Ехала деревня, едет, стучит на стыках, телеграфные столбы, темнеет за окном...
Да нет, просто сосны да берёзы тихо мимо проплывают, мухоморы – по лиственному под ногами морю.
А по песку, слегка увязая, обходя огромные лужи, натёкшие с ручьёв, после дождливой недели обратившихся в бурлящие водопады, – с дюн, с корней кустов, – рухнуть, пенясь, вниз, и обходя лужи, сохнущие в отлив, пока наконец я догадалась разуться – пружинил холодный мокрый песок. Как всегда в Виссане, у пролива Па-де-Кале, огромная белая скала отделила нас от Франции, и телефон радостно поприветствовал : «в Англии я не брошу вас на произвол судьбы» – корабли туда-сюда – грузовые, паромы – Ламанш, как известно, автострада.
Ласковым коровам хотелось длинной хрусткой травы с другой стороны тропинки, и увидев, как бородатый мужик упоённо их кормит, улыбаясь и мурча в бороду от удовольствия, я поспешила – и я, и я хочу, – и в благодарность рыжеватая корова лизнула меня шершавым языком – три коровьих башки, с подфыркиваньем дыша, тянулись к пучкам травы – и надо было – всем сёстрам по серьгам – и огромные мокрые носы давали себя почесать, – но пора, мимо, мимо.
Собаки – почему-то на пляже совершенно не было тёмных собак – даже рыжий голден среди всех размеров белых, светлых, пятнистых – выделялся густой яркостью.
В сегодняшнем дожде кончился трёхдневный викенд.
Тихо плывут мимо берёзы, ёлки, плывут платформы, букеты, грибные корзины, куда наверх клали красные-белые, и они красовались из-под папоротников – горькушки всякие внизу, в корзинной глубине.
Следы, там-сям следы, засыпает их снегом, песком, лепестками, заливает дождём, слизывает приливом – les feuilles mortes.
Ехала деревня мимо мужика.
Вдруг из-под собаки лают ворота – ну, конечно же, лают, – в самой глубине лужи, куда воротА уходят в бесконечную даль – и лают оттуда из-под собаки...
Перед машиной дорогу перебежала фазаниха – Машка сказала – «как бабка в платочке, озабоченная, улицу перебегает»
Пёстрый петух, предводитель разноцветных курочек, гулял возле домика у леса.
Когда мы с Васькой впервые приехали в лес Фонтенбло нежным осенним днём, мы остановились у кафе, пили кофе и радовались пёстрым курицам – а где то кафе у самого входа в лес? – но вот же курочки и Петя-петушок, и дощатый домик, но нет на улице столиков из двадцати восьми лет назад...
Берёзы, ёлки, густо-красные клёны – мимо, мимо.
Тема? Васька в кресле, я за компом. Тема для стиха?
Ехала деревня, едет, стучит на стыках, телеграфные столбы, темнеет за окном...
