Из колодца

Увидев в «Изоизоляции» портрет джентльмена, достоверно воспроизведённый фотографией собаки в соответствующем головном уборе, я задумчиво сказала лежащей под обеденным столом Тане : «А ведь неплохо бы и тебя кем-нибудь нарядить и изобразить придворный портрет. Я думаю, портрет какой-нибудь герцогини был бы к месту. Вот причешем уши…»

И не в первый раз подумала : «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звёзд огромное ухо.»… «Будьте добры, причешите мне уши».

Эдакая здоровенная немного шелудивая разлапая дворняга – одно ухо вверх, другое по Васькиному выражению «фонтанчиком» – вверх, а в серединке загибается и вниз падает.

Фокстерьер Васька, собака ростом небольшая, но по нраву ещё поискать равных, ­ ­– чувствовал сродство и легко пропускал мимо ушей всякую и всяческую советскость…

Кошки серЫ, а некоторые собаки в вечер после помывки-стрижки почти что белЫ.

Ребята у пруда, такие маленькие, что я вспомнила про Карика и Валю, гулявших в лесной траве, и как их едва не сожрал муравьиный лев.

С одной картинкой я поиграла, и мне стало жалко её выкидывать.











( Collapse )

Черепаха так и сидит на коряге, с берега пруда вытянувшейся в воду, с июня сидит, и лапку чёрную балетно отставила. Сверкает лаковым панцирем. Правда, на соседней коряге появилась ещё одна, но её мы быстро спугнули. Заметив нас с Таней, а скорей, услышав, как мы травой шуршим, шлёпнулась она в воду. Всплеск, круги, ­– и тихо.

Вот бы Ваське тема для стиха была – та же черепаха, или другая? Что происходит в обжитом нами пространстве, пока нас нет. Какие без нас резвятся мыши?

Черепаха ж нам не представлялась: Мадлен, или, может быть, Аньес. А имя – это очень важно – назвать по именам, – отличить, выделить. Самое важное было дело у Адама.

Имя – выход из толпы, из группы, из безымянных статистов.
Есть детская фотка, где и родители не знали, я там, или Машка. Девочка лет полутора в китайском шерстяном костюме, который, как водится, сначала на меня напяливали, потом на Машку, а дальше, небось, тоже кому-нибудь отдали.

Смотришь на детские фотки собственные – и ведь даже, когда знаешь – я, я – а что это значит? Разве ж вспомнить, о чём тогда думал? Погромыхивают в картонной коробке, когда встряхиваешь её, носы, хвосты. Я?

А сейчас, глядя даже в самое доброе зеркало, – разве я?

И в каждом месте, куда врастаешь, – я ­– а потом отрываешься, ­– и вдруг тебя уже нет среди пробковых дубов над морем, где мы посадили оливу, обратившуюся неизвестным пока кустом – ещё не цветущей мимозой?

Я – эта вот коробка – потряси – выскочит одно, другое – хоть запах брезентовой палатки под дождём, хоть елового лапника, который под дно её подкладывали, хоть разноцветные искры, когда в Большом зале глядишь, прижмуриваясь, на люстру.

Мы с Васькой и с Нюшей, мы с Васькой и с Катей – что схватить из коробки – травку «Утешение жизни» – Карлику Носу с «утешением желудка» попроще было».

Стучит на стыках зелёный вагон, а выйдешь на площадку, высунешься – время в ушах свистит… А утешает – пространство – сосны вечером на закате, бретонский пляж, Среди-Земное море, не перечислишь всего…

В нашем августовском раю Гриша только один раз в жизни дошла до самого моря. Ну, тоже не до самого, не до воды, – до вида на воду чуть сверху. На пляж она не спускалась, лапой воду не трогала. Вышла из рощи на открытую площадку, где Васькин камень, на котором он любил сидеть и паруса считать, глянула на сверкающее море и нырнула обратно под деревья. Подумала – ещё чего – в мокрую воду лезть.

Случилось это вот как. С нами тогда Никита был, и однажды он Грише с упрёком сказал: «Что ж ты, кошка, у моря уже две недели живёшь, а моря-то и не видела? Стыдно, кошка!» Грише в то лето ещё года не исполнилось, и она впервые отправилась на каникулы.

На следующий день после этого разговора Гриша пошла к морю. Убедившись, что мокрую воду кошки не любят, она, однако, поняла, что по роще гулять кошкам приятно. И стала она туда регулярно наведываться, но только с Катей, чтоб под Катин живот прятаться, ежели опасность какая, или просто кто незнакомый навстречу. Мы с Катей и с Васькой к морю шли, а Гриша нас ждала совершенно незаметная в тростниках, или в траве, – гоняла, небось, кузнечиков и ящериц.

А не стало Кати и Васьки, перестала Гриша в рощу ходить. Из нашего сада ходит только в соседские – слева и справа, продирается через кусты. Ну, понять её можно – одно дело ньюф-защитник, а совсем другое ¬– пудель-штрудель-яблочный пирог.

И вот же – за пару дней до нашего возвращения в город мы с Таней, как обычно по вечерам, отправились в рощу, а Гриша со своего стратегического положения на пригорке в саду, заметив нас, на этот раз увязалась следом. Вышла из сада и уселась на асфальтовом пятачке возле помойки, напоминающей крепость (от кабанов защищаться – стены крепкие нужны). Наша улица – тупик, и роща сразу за пятачком. Пару раз я оглянулась – Гриша торжественно сидела у помойных крепостных стен.

Потом я про неё почти забыла, шли мы себе с Таней по тропинке между сосен, глядели на вечерние тёмного золота стволы. А когда вернулись обратно, у входа в сад Таня уселась и не захотела дальше идти, смотрела на меня вопросительно. Я пожала плечами, всё ж уговорила её подняться со мной по дорожке, поглядывая, нет Гриши под кустами. У Тани вид был крайнего недоумения, и в глазах упрёк. Гриша не показывалась, и я подумала, что, может быть, это я такая дура, а Таня знает, что Гриша в роще, и сообщает мне об этом доступными ей средствами, говорит, что неплохо бы то ли кошку подождать у входа в сад, то ли попросту сходить за ней. Раньше, когда Гриша в роще нас с Катей и с Васькой поджидала, она ведь шла на наши голоса, а тут мы с Таней возвращались домой довольно молчаливо, и Гриша вполне могла нас пропустить.

Мы пошли обратно к воротам, и я очень громко спросила в воздух: «Гриша, ты часом не в рощу ли отправилась за нами? Не осталась ли там?».

Через несколько секунд Гриша вынеслась из-за деревьев и с хвостом трубой побежала в сад, умерила шаг возле нас, но не остановилась – торжественно прошествовала в любимому пригорку и улеглась на нём. А Таня тут же протрусила к нашему огромному столу под гигантским зонтиком, тень от которого дополняет тень от свисающей с балок глицинии, и вздохнув, тоже улеглась.

Арька спросил, а почему все здешние плохие вещи – медузы, мистраль, а ещё морской ёж начинаются на букву « м ».

Меня тоже этот вопрос волновал когда-то. И в самом деле, почему? Правда, пришлось Арьку разочаровать – морской ёж по-французски вовсе не на «м ».

***
Софи с Арькой вчера впервые отправились в байдарочное путешествие (не очень длинное, но ведь первое!).

Сначала мы хотели взять одну трёхместную байдарку, так чтоб мы вдвоём с Маринкой гребли, а дети сидели в середине и не рыпались. Но потом решили, что это очень глупо – лучше взять две двухместных, и чтоб дети тоже гребли. Так что Маринка поплыла с Софи, а я с Арькой.
И надо сказать, дети гребли – с усердием и успехом (два слова на букву «у»). Мы с Арькой даже временами гребли по очереди. И ещё он работал вперёдсмотрящим и сообщал, что у нас прямо по борту, слева по борту и справа по борту.

Мы выплыли из нашей бухты, проплыли между крошечным каменистым вполне необитаемым островком и мысом, потом доплыли до следующего мыса и его обогнули, и в конце концов добрались до крошечного пляжа между огромных скал. Там мы высадились, съели провиант – куда ж без провианта! – немного поизучали жизнь актиний, выкупались в очень тёплой, как в ванне, воде, и отправились в обратный путь. Возвращаясь, мы оплыли каменистый островок, убедились, что Робинзону Крузо там бы не понравилось, не живут там козы, не растут деревья – одни камни!



Фотки получились преотвратные, потому что аппарат в водонепроницаемом чехле сразу почти разрядился, и к тому же я не стёрла капель с пластика, защищающего объектив, Маринкин телефон, который с собой у нас был на случай кораблекрушения, на солнце тоже, как выяснилось, снимает посредственно.











( Collapse )

В июле в нашем лесу поспевает первая ежевика – чёрная блестящая и, с моей точки зрения, совершенно невкусная ягода. Не малина! На земле густым мохнатым слоем лежат толстые серёжки – цветы съедобных каштанов, и иван-чай тянется к небу из жёлтой ломкой от отсутствия дождей травы.

А на церковной площади нашего городка вдруг появились мощные кадки – засаженные всяким разным по самое не могу. На боку у кадок написано, что в них растёт. И последняя фраза – «Прохожий, угощайся!». Есть там рейхан – по-французски пурпурный базилик, есть решительно мне неизвестные растения, но больше всего – кустов малины! Только угощаться пока нечем, только маленькие зелёненькие ягодки.

Тем временем под Дьепом в Нормандии поселился волк. Серый. Уже около четырёх месяцев там живёт. И кушает овечек. Так что овечковладельцам выплатят компенсации. Никто не знает, собирается ли волк навеки поселиться в Нормандии, или поживёт-поживёт и дальше пойдёт щастье волчье искать.

Я с интересом почитала комментарии под этим сообщением. Волколюбы возмущённо говорят, что овечек надо пасти, а не оставлять волку на обед, а потом ещё и жаловаться – «пусть собак заведут!». Волконенавистники желают парижским волколюбам, чтоб волки поселились в Булонском лесу – радостно потирают руки при мысли о том, как волколюбы заверещат. Человек, не сказавший откуда он, сообщает, что у них вот много рысей, и никто не плачет по овечкам, потому что у них пастухи с собаками овечек хранят.

А один комментатор очень практичен: «Волк? Всем красным шапочкам скорей на карантин!»

На что другой отвечает ему: «А что делать бабушкам? Готовиться к тому, что их съедят прямо сырыми?»

Уж не знаю, как мой планшет выбирает немногочисленные новости, которые он мне ежедневно предлагает – должна отдать ему должное – решительно не сообщает он мне никогда, кто на ком женился и кто с кем развёлся, – за что честь ему и хвала, – новости политические, новости культурные, литературные, новости из жизни...

Несколько назад я ткнула в статью – «Эльзасский гигантский хомяк в красной книге». Ткнула – и улыбнулся мне с экрана очень большой хомячище. Глазками-бусинками посмотрел, лапки на груди сложены. Хомяк! Небось, хоть он и гигантский, он на весь экран он побольше себя вышел – ну, раза в два. Я узнала, что к счастью в последние годы поголовье хомяков в Эльзасе не уменьшается, но что их всё-таки очень мало, всего полторы тысячи, и что крестьянам надлежит о хомяках думать. Например, вредно хомякам есть одну кукурузу, от этого у них авитаминоз, и хомячихи вместо того, чтоб рожать в год двадцать хомячат, рожают всего лишь четверых. Ну, и куда это годится? Наверно, крестьянам надо выращивать разные злаки! Полезную пшеницу, чтоб было хомякам пропитание!

На следующий день планшет дал мне ссылку на газетную заметку, при которой было подтверждающее видео. В Марсельском порту видели рыбу, которую бескультурные люди принимают за меч-рыбу, но это не она совсем, не акула никакая, вовсе из другого семейства. Рыба называется marlin méditerranéen, живёт на огромной глубине, но изредка выскакивает на поверхность – и вот выскочила в марсельском порту. Я, естественно, посмотрела видео – конечно же, я бы решила, что огромная прекрасная рыбища – это меч-рыба. Её снимали с катера, и слышались восхищённые возгласы – «Нет, ты только погляди, какая красавица!». Я стала искать, как она называется по-русски – и узнала, что это марлин из семейства марлиновых, но есть и другое, куда более подобающее название – средиземноморский копьеносец, хотя, по-моему, следовало бы такого рыбария звать не копьеносцем, а попросту копьеносом!

И – бог троицу любит – вчера я прочитала, что некая морская черепаха отложила яйца на городском пляже города Фрежюса! Я вообще не знала, что в Средиземном море есть черепахи! Естественно, кладку огородили, и городская охрана там теперь дежурит круглосуточно. А когда черепашата вылупятся, их нужно будет с почестями препроводить в море. На другом пляже неподалёку, в Агюльфе, куда мы изредка ездим плавать в красных скалах массива Эстерель (изредка, поскольку всё ж от нашего августовского рая дотуда километров сто), другую черепаху видели, но яиц не нашли. А вдруг повезёт, и удастся с чере-па-па-хой в море повстречаться?

На нашем пруду мы с Таней сегодня повcтречали цаплю и огромную черепаху.

Не знаю, обрадовались ли они нашему возвращению из Бретани, но мы были им рады.

Черепаха, чёрная блестящая, растянулась на коряге, а цапля в тростниках, в двух шагах от неё, задумчиво глядела в воду.

Как немного в благополучной жизни сюжетов! Вот и черепах с птицами я уже видела. В доцифровую эру мы с Васькой на озере, куда мы часто возили ньюфиху Нюшу поплавать, мы однажды встретили двух черепах, которые сидеди на коряге напротив двух гусей на другой коряге, и вели неспешный разговор.

Пока мы шли к пруду через шуршащий июльский лес, я думала про сюжеты. Про неоконченные, про несостоявшиеся сюжеты. Вот в Пиренеях в конце прошлого века мы шли с Васькой и с Нюшей по дороге, траверсирующей склон, довольно широкой, так что Ваське, который боялся обрывов, страшно не было. Пиренеи – мрачноватые горы, слева от дороги они нависали над нами, а справа – резкий обрыв в долину, и река на дне. За нами бежал от самого кемпинга маленький решительный увявавшийся за Нюшей пёсик. Мы сначала пытались его отогнать домой, а потом бросили это дело, решив, что пусть себе с нами гуляет. На обратном пути в какой-то деревне, через которую мы проходили, он от нас отстал – ввязался в драку с деревенскими собаками. Вернувшись в кемпинг, мы побежали к хозяйке, чтоб сообщить ей, что её собака осталась в соседней деревне подраться. Она засмеялась – собака была не её, –деревенская самостоятельная собака.
Такое вот несобытие, которое вдруг вспомнилось вместе с ненарядными мрачными домами страны басков (не чета весёлым Альпам, где цветы под каждым окном!), вместе с красными от ягод малинниками... И как залихватски свистели сурки в траве у ручья.

В благополучной жизни немного сюжетов: жили-любили-в небо глядели-теряли-умирали...

«В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.

Трава на просеке сосновой
Непроходима и густа.
Мы переглянемся – и снова
Меняем позы и места.

И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болей и эпидемий
И смерти освобождены.
............................................»

Когда мы с Васькой готовили к изданию полного Дилана Томаса, и Ваське надо было перевести все Томасовские стихи, мы бесились от вечной его рифмы-присказки tomb-womb. Какого чёрта? Ведь зато какая дорога!

Позавчера в последней бретонской прогулке мы забрели в неизвестные раньше нам места – мы шли вдоль реки Ольн, уже близко к устью, так что в отлив воды в ней делалось меньше, и глинистое ухабистое её дно превращалось в зыбучий берег, – шли через лес, через вересковую пустошь под самым высоким в Бретани холмом. Вернулись мы в деревню одновременно с коровами, – они с луга шли к себе домой совершенно самостоятельно – в огромный сарай за околицей. Мы были чуть выше коров и отлично издалека их видели. Наша дорога пересекала коровью у самого коровьего дома. Одна корова – бело-рыжая с выменем полным молока шла впереди, сильно обогнав других, и мощно мычала. Мы встретились у перекрёстка и пропустили её. Она только глянула на нас искоса и пошла к себе.

Мир ужасно несправелив, что к нам, что к коровам... Но луг, лес, лето... И этот мощный радостный мык!

- В следующей жизни я стану путешественником – сказала Люська, наша подруга из Гамбурга, глядя сверху на медленные серые волны, которые выкатывались из тумана.

- Ну, если путешественником, дык пешим – ответила я.

- Ну, конечно же пешим – подхватила Люська.

***
С девяти утра у меня был у меня совет по переводу третьекурсников на четвёртый. Прямо скажем, ковид деткам пошёл на пользу – коллективный разум при сдаче экзаменов в сети чаще полезен, чем вреден. Бывает, конечно, что одна и та же идиотская ошибка гуляет по десятку работ, но в целом – очевидный выигрыш. Ну, если не сдаёшь тот же файл, что твой приятель...

Сидела я на террасе, глядела одним глазом в комп, другим в сад... Все остальные гулять уехали, кроме Тани с Гришей, которые со мной остались.

Совет закончился раньше, чем мы думали – слава ковиду – сказала итальянка Луиза – куратор курса...

Вечером у нас ужинали наши хозяева, Мари-Этьен с Роже, и я считала, что погулять я не успею, – потому что пирожки с зелёным луком хотела после совета успеть испечь.

И вот же – образовалась пара часов! Мы с Таней пошли почти куда глаза глядят – из дома по дороге – мимо коров, через луг и лес, на взгорок, откуда море видно, мимо ромашковой поляны, через деревеньку, где нас радостно облаяли весёлые лопоухие лабрадорчатые собаки...

Нырнули в глубокую балку, вынырнули... Ну, конечно, не совсем честно про куда глаза глядят – в телефоне ж карты-двухсотпятидесятиметровки.

Шли – Таня носом в траву, потом носом в ручей, – шли-песни пели-стихи читали – шли и шли...

Стать в будущей жизни путешественником? На том свете у собак, вероятно, отрастают крылья, и они наконец осуществляют заветную мечту Катерины – летают как птицы ангелами по небу.

- Правда – сказала я Тане – некоторых собак берут в ад чертям помогать, на сковородках грешников переворачивать, чтоб не подгорели.

А если вдруг удастся избежать зажарки – то тогда пойдёшь себе по дороге, – то по лесу, то через луг, то море, то река, то озеро, времена года меняются, а ты себе идёшь, обязательно с собакой. Как без неё? И в рюкзачке лёгком скатерть самобранка, наверно, – не тащить же продукты.
Вопрос с одеждой ещё как-то надо решить.

Идёшь себе – метёлки срываешь, в петушка-или-курочку играешь, собака бежит рядом...

Начинаешь, конечно, обрастать хозяйством – кот в котомке за плечами, ослик рядом идёт, чертополох жуёт.

- Где наш Васька? – спросила я у Тани. Посмотрела на часы. Повернули мы в обратный путь.