Category: животные

Category was added automatically. Read all entries about "животные".

(no subject)

За несколько дней до отъезда на море мы были в гостях у нашей приятельницы Кларис, живущей в небольшом домике с совсем маленьким заросшим травой и цветами садиком. Домик разделён на две части, так что у Кларис есть соседи. Жить так можно, если отношения с соседями очень хорошие, – садик-то общий, к тому же если не загораживаться шторами, то из садика за окнами до земли просматривается соседская жизнь. Ну, и рассиживаться в садике за едой можно только одной компанией.

Вот мы и ужинали за складным столом, стоящем в высокой траве. А за окнами шла соседская жизнь. Там втроём попивали вино, болтали – но это потом, а сначала пришёл огромный кот.

Кот этот был матёр, немолод и страдал отсутствием хвоста – родился он таким, как когда-то в Бретани нами с Васькой встреченный ньюф – последыш в выводке из тринадцати щенят – на хвост ему не хватило материала.

Скорей всего кот нисколько не страдал от отсутствия этой важнейшей части тела – а душа у него была воина! Заметив за стеклом Таню, он начал демонстрировать ей тигра. Неподалёку от окна стоял стол, кот ходил по нему, принимая самые разные атлетические позы. Он выгибался, раскрывал пасть, щетинился, шипел, компенсируя невозможность показать чужачке толстый хвост – первое, что делает Гриша в обстоятельствах встречи с незнакомцем. Демонстрировал один бок, другой.

А Таня бегала вдоль огромного окна, попискивала нежным девичьим голосом, вздыхала. Пока кот в конце концов не удалился в глубины дома. И Тане осталось только поинтересоваться, подойдя к нашему столу: «а что это вы тут кушаете без меня?», – как любопытствовал папин двоюродный брат в возрасте пяти лет.

Я всегда говорю, что не пускать собак в зоопарк исключительно несправедливо, не даёт им расширять кругозор и расти над собой. Как же я права!

…
А здесь неподалёку от нашего огромного стола под глицинией, на жёлтой стенке, отделяющей наш сад от соседского, регулярно пасутся гекконы, стреляя языками в вечерних мошек, и Таня очень любит смотреть гекконье кино. Но вот незадача – мы тут уже четыре вечера – а гекконы пока не появлялись. Но Таня знает, что они быть должны. Сидит вечером перед стеной, наклонив голову, – и смотрит, смотрит, вглядывается в каждую трещинку: гекконы, ау!

(no subject)

В смутном невесомом непротяжённом – сколько длится? – минуту? час? – между явью и сном – я недоумевала: а почему же обезьяны не носят очков, если их носят собаки.

И в самом деле, зрение ведь у собак не слишком хорошее.

А по дороге на ферму в блестящем летнем дне – мимо маков, кукурузы, акаций, - переливаются в мареве, и так будет всегда – подумала – а как древние люди – вот лето – тянется – привычно – и потом подкрадывается осень – вот ведь не знаешь ты, почему, откуда, - и света нет, и зима – бесконечная, только со сказками о лете… Но и она истаивает – и опять, опять – летняя сжимающаяся до почти что точки бесконечность.

(no subject)

В нашу последнюю в этом году в Бретани прогулку, в местах, истинное имя которым – Пустота – но не пустота космическая ледяная, Пустота – где море сходится с небом и пена с песком, и дрожит, переливаясь, марево – мы встретили небольшую компанию с козочкой.

Козочка чёрная маленькая, чуть выше Тани. Она шла на поводке, прикреплённом к надетым на неё красным вожжам. Издали я приняла её за собаку. Козочка шла по кромке прибоя, копытцами в воде. С Таней они немного постояли, глядя друг на друга – козочка исподлобья, из-под аккуратных рожек, Таня, распахнув глаза, и когда мы поулыбавшись разошлись, она ещё долго всё оглядывалась назад – нечасто белому пуделю доводится встретиться с чёрной козочкой. Конечно, куда как более занимательно было бы чёрному пуделю встретиться с чёрным козликом – два чёртика – силами бы померились. Кто кого сборет? Но белый пудель скорей собакой по небу летает, чем к Фаусту заходит, а является ли чёрная козочка чертовкой – уж не знаю, что феминистская философия по этому поводу утверждает: чертовкой почётно ль быть?

Когда я рассказала о нашей встрече Мари-Этьен, та сначала решила, что мы видели одних её знакомых, которые вечно с козликом гуляют, но узнав, что во-первых, дело далеко было, а во-вторых, не козлик, а козочка, нисколько не удивилась, что козовладельцев, прогуливающих своих рогатых друзей, немало, и поведала мне очень грустную историю об их с Роже козлике – чёрном милом – у соседей в гостиной был зелёный ковёр, и он туда заходил, бегал, как по лужайке, но на ковёр не какал.

Когда Мари-Этьен была беременна четвёртым и последним, козлик то ли к кому-то её приревновав, то ли на что-то рассердившись, прижал её рожками к забору. Мари-Этьен очень испугалась и решила до родов отдать козлика кузине.

Кузина козлика взяла, но через несколько дней на пару дней отлучилась, оставив козлику всё необходимое. Ну, а когда вернулась – умер козлик. Соседка с зелёным ковром была уверена, что от тоски. Сначала Мари-Этьен его предала, а потом и кузина оставила…

А у русской бабушки жил-был козлик серенький, уж совсем не чёрт. И в октябрятском детстве нам читали про то, как маленький Владимир Ильич, ясное дело, с кудрявой головой, плакал, когда козлика волки серые сожрали. Бедный маленький козлик – не какой-то там классовый враг.

Бежит козочка краем моря, а коровки по вечерам носятся с топотом по лугу, телятки за ними. А к двум лошадкам приехала их тётенька, пошла к ним на поляну, на одну лошадку почему-то попону надела.

Девочка Софи-Мармот радостным выкриком НЯ! приветствует и котов, и собак, и лошадей. Что же означает «ня»? Живой, но не человек? На четырёх ногах и с хвостом? Или только домашние звери называются «ня»? Обидно как, что у человека теряется связь с его полуторагодовалой сутью. И не спросить, и не узнать. Мармоту можно задать вопрос: что говорит свинья? – Мармот очень убедительно хрюкает в ответ и сам себе аплодирует. Но не узнать нам, как он себе свинью представляет и представляет ли…

В Париже прохладно, солнце брызгается из дырок в облаках, празднично.

(no subject)

Какая всё-таки куница – красавица! И довольно большой зверь.

Какие уши, какой хвост! Она перебежала нам сегодня дорогу.

Да какое перебежала – перелетела – и в папоротники. В первую секунду, как водится, думаешь – Кот Котович – Клим Петрович, но спохватываешься – совершенно не кот.

Мы только что прошли через хуторок. Возможно, куница ходила на разведку в курятник – хороши ли запоры. Собиралась ночью вернуться.

И вот же – в местах совершенно родных и знакомых совершенно случайно нашли запрятанное в лесу озерцо, там нет даже и подхода к воде – чтоб цаплям с лебедями было уютно. Зато выходишь на вересковую пустошь – и море, и озеро открываются. Впрочем, Мари-Этьен с Роже тоже нам сказали, что только что попали на какую-то совершенно неизвестную им лесную дорожку – а ведь всю жизнь тут живут.

Водят лешие, водят, а иногда по доброте решаются что-нибудь такое показать. Наверно, и кунице за нас словечко замолвили.

(no subject)

В Бретани

Вчера целый день лил дождь – то опрокидывался стеной воды, шумом, как из душа, по крыше террасы, – отдельных капель не различить, то барабанил – капельным хором и по отдельности.

Впрочем, утром мы успели съездить на маленький рыночек на церковной площади – за всякой снедью и за клубникой, поразительно в Бретани вкусной. Кстати, вчера впервые я увидела белую клубнику – говорят, белой она в Европу прибыла, покраснела уже потом. Бледная клубника оказалась кисловатой и одновременно рифмовалась с лесной земляникой. А черешня тут с вишенным привкусом.

В информационном мире можно по часам узнать, будет ли дождь. На картинке на экране в 7 вечера проглядывало даже солнце – через тучки, вестимо.

Когда зимой нам рисуют картинку про вечернее солнце, я очень веселюсь – как оно в декабре пытается пробить тьму. Но в июне – всё правда – темнеет-то в 11. Так что в 7 мы отправились гулять – прямо из дому – через встряхивающийся мокрой собакой лес. Солнце так и не показалось, но ленивые капли только к полодиннадцатому, когда нам до дому оставалось с полкилометра, стали рассеянно падать на голову.

В каждом из моих мест мне хочется остановить время – сказать – что лучше не бывает – и вообще «свет мой зеркальце, скажи»…

В лесу на тропе, к которой подступила чащоба с двух сторон, пришлось Таню минут на десять взять на поводок – больно она изнюхалась, дрожала от волнения, ставила лапы на папоротниковый низкий склон, отделявший нас от чащобы, – там, за ним, дышали ночные звери – олени, небось.

Возвращались в запахе жимолости, а дома – мокрых розовых кустов.

Всякую чушь с детства помнишь «и первый поцелуй, и первый бой. Всё это забирает он с собой». Ну что первый – в какой-то тягучий миг начинаешь с глухим подсасываньем под ложечкой и комком в горле думать, что всё когда-нибудь бывает в последний раз.

Вот Мари-Этьен и Роже прекращают с будущего лета сдавать дом. Сели, поговорили и решили – всё – выросли внуки-подростки, у них друзья, им хочется к бабушке с дедушкой ездить летом развесёлой компанией…

И вот эта веранда, где ползут капли по стеклу, а потом на солнце сверкают. И эта полянка, окружённая цветами, это разноцветное разноцветье, это сплетенье запахов, этот раскидистый дуб, эти белые валуны на траве – бычки за изгородью, чей короток век… Но они поутру мычат, об этом не ведая.

Живёшь будто на третьем этаже Эрмитажа, или в музее Орсэ…

Пустой выставленный на продажу дом Анри в деревне Гролежак в Дордони…

Мои налюбленные места, наши с Васькой налюбленные места…

В 2006-ом, оказывается, ведь не помнишь дат, если в уголке в файле где-нибудь не проставишь, шли мы с Васькой через луга, через лес вдоль речки Уис в Дордони. Васька шёл с блокнотом наперевес, останавливался…

В зелёном, весёлом покое,
Когда бы не громкая птица –
Шуршанье покоя – такое,
С которым и сон не сравнится,
Когда бы не громкая птица
Над спрятанной в чаще рекою.

...И заросли влазят по склонам,
Не зная, что значит топор,
И сонные мальвы в зелёном
Висят над приречной тропой,
Могучая зелень покоя –
Над ней даже солнце – зелён...
И зéлена пена левкоев,
И тень под твоею рукою...
Камланье лягушек такое…
В кувшинках – зелёновый звон!

А если и выторчит сонный
Репейник, сердит и лилов,
То медленно ветер зелёный
Всплывает из трав и стволов,
Смеясь, покружит над толпою
Зелёных серьёзных шмелей и –
Туда, где бредут с водопоя
Зелёные козы, белея.

В зелёном покое платана
Так весела музыка сфер,
Что «Вечный покой» Левитана
Тут был бы и мрачен, и сер.
В зелёных разгулах бурьяна
Тут нету богов, кроме Пана,
(Нет больше богов, кроме Пана!).
И эти два синих пруда,
Покрытые ряской зелёной –
Глаза его – весело сонны:
Смотреть не хотят никуда...

2006

(no subject)

Стало тепло, и сразу вдруг ясно, что вот-вот зацветут липы, просвеченные насквозь вечерним солнцем.

Когда-то на этой широченной травяной аллее мы с Васькой и с Катей повстречали ворону.

Не по дедушке Крылову и не по его предку Лафонтену сыра у вороны не было ни кусочка, но зато – булка была – чуть не полбагета. Ворона нас увидела и решила, что булка её в несомненной опасности, надо улетать, хватая имущество. Только где ж полбагета сразу ухватить – она быстренько оторвала от него половину и улетела за липы. Потом вернулась за остатком, – мы честные, не украли.

Ну, а у сегодняшней вороны кусок булки был поменьше, она его сумела в один присест утащить – и не на землю положила – уселась со своей булкой на липу и глядела победительно на по земле ходящих.

На пруду изысканное вечернее собачье общество – от мелкого белого в рыжих пятнах терьеристого пса до громандного леонберга – человек восемь собак. Леонберг, белая овчарка, спаниэль плавали, Таня, известное дело, только с людьми в воду идёт…

А когда мы возвращались, уже в еле обозначенных не сумерках даже, в предсумеречности, когда солнце высвечивает каждый лист – по другой стороне аллеи под липами – велосипед с фонарём на раме – «и запоздалый грузовик, как лёгкий ангел, без усилья» – велосипед с горящим фонарём под солнечными липами – всадника я почти не приметила – а могла бы и яхта под парусами проскользнуть в вечернем сиянье.

(no subject)

Апрельский Прованс – всё-таки не июньский Карельский, и не Усть-Нарва, и одуряюще сладко пахнет вязель – не скромная жёлтая акация, из стручков которой свистульки только делать, – но вот бреду себе по дорожке, – деревья не совсем ещё в листьях, – кто так, кто сяк. Холмы акварелью нарисованы. За глубокой канавой – вдруг я увидела – да, подлесок сиренный – сиренник – плотные бутоны перемешаны с раскрывшимися цветами. Весь склон в сирени. Забраться туда подышать. И облака над нашей поляной взбитыми грудами по небесным краям, лёгкими хвостами метут небо над головой.

Бреду себе по дорожке – а рядом Бабаня, любимая бабушка, почему-то в синем тёплом платке – ранним летом пятьдесят с чем-то лет назад. Головастики у нас жили в воде в стеклянной банке, обратились ночью в лягушек и распрыгались по комнате.

Бесконечное лето, которого ждёшь-ждёшь – всё детство ждёшь чего-то – Нового года, каникул, но сильней всего – лееееееета.

Не так уж я ненавидела школу – ну, вроде как плохая погода, не более того. И не было у меня в классе особых уж врагов, за всю школу одна история – когда три девицы нажаловались, что я галстуком после урока труда руки вытирала. Но и то помирились мы потом. И друзья-приятели всегда были, и даже какие-то уроки я любила – вот на литературе болтать языком и сочинения писать – но ни с чем не сравнимо щастье каникул – летних бесконечных. В институте было трудно примириться с тем, что бесконечность вдруг изрядно укоротилась.

Интересно, и у меня, и у Машки, у городских жительниц, эта острая потребность в не-городе, – не из тех ли детских бесконечных лет (от слова лето) – в зарослях шиповника, в крапиве, которую рвать можно, если осторожно, если прижимать её мягкие злобные шипинки к стеблю. В сирени, сирени, сирени… У мелкого залива, где плавает крошка – рыбка колюшка.

Пахнет боярышником – прямо из Пруста. И чабрецом, и сиренью.

А на рынке, куда я сегодня отправилась почти просто так, почти без дела – ну, оливки, ну, каперсы, ну, немного сыра, – у сырного прилавка женщина лет сорока, наверно, разговаривала с продавцом.

Какая же – говорит – радость – работать дома. Сама себе хозяйка, всё успеваешь.

Да – ответил продавец сыра – и будильник не звонит.

Вот ведь – я нежно люблю свою работу, и людей на работе люблю. Со студентами, мне кажется, я за этот год очень сблизилась. Обращаются они ко мне в любое время в сети за помощью, с вопросами, – устраиваем на тимсе встречи хоть вдвоём, хоть впятером, хоть толпой. Куда больше стало похоже на индивидуальное обучение тех, кто хочет учиться. А на виртуальной доске видно лучше, чем на обычной, когда там пишешь и рисуешь.

Лекции в сети мне нравятся больше, чем очные. Студенты смелей вопросы задают, не боятся нести чушь. И получается куда более личное общение даже на лекции на много народу. И опять же – легко сочетать доску и слайды. Семинары, конечно, иногда хорошо бы очные, но вовсе не обязательно уж прямо все.

Кстати, мы месяца полтора назад устроили анонимный опрос – чего первокурсники-третьекурсники хотят – семинаров в сети, или очных.

Оказалось, довольно неожиданно, – примерно фифти-фифти – начиная со второго курса несколько больше ребят хотят работать в сети, на первом чуть-чуть больше хотят очно.

В результате мы даже сумели их удовлетворить, – за счёт тяжёлых трудов преподов, которые, приходя на занятия, должны обеспечить работу и с теми, кто в аудитории, и с теми, кто дома. Наверняка многие ребята собираются компанией у кого-то и вместе работают.

***
Шла я с рынка и думала – а ведь похоже, что работа из дома – из главных для меня свобод. Нет, я с удовольствием ездила бы занятия проводить, – те, что не в сети; и с коллегами-приятелями кофе пить и обедать ездила бы. Совещания? А чёрт его знает – мне кажется, что в сети часто получается эффективней.

А как бывает удобно в воскресенье вечером со студентом по тимсу позаниматься. А в понедельник погулять. А раньше – фиг я проводила индивидуальные занятия – времени не хватало…

Ходить на работу только за делом… Вот она, свобода, даже если работы невпроворот, и не успеваешь ни фига – всё равно она, родимая, – свобода.

Увы, никак не получится запихнуть очные занятия в одну часть года, а сетевые в другую. Так что жить полгода не в городе – такого мне больше не достанется…

***
Кстати, в Турдэге я перешла дорогу совершенно чёрному коту – это к чему? Надеюсь, я не принесла коту неприятностей.

***
Вечерние синие холмы плывут, – вот тополище до неба достаёт, вот куст белой сирени, вот облака громоздятся, и ястреб трепыхается над полем, и первые листочки в винограднике – комок в горле – добрый бог, высунув от усердия язык, рисует полоски на кошках, точечки на мухоморах, и вечерние синие холмы…

Из книжки "Эхо", которую я никогда не напишу

ПРО КАНИКУЛЫ, ПРО КЕМПИНГИ, ПРО ГОРКИ, ПРО ГРОЗУ, ПРО СОБАКУ НЮШУ, ПРО НАС С ВАСЬКОЙ 2

Предыдущее

***

Васька от постоянных прогулок с перепадами высот наращивал силу, и звёздный его час в горах случился в 97-ом, когда мы вчетвером с Бегемотом и с Нюшей прожили в нашем любимом кемпинге пару недель.

Мы отправились гулять не по описанию какой-нибудь определённой круговой прогулки, а просто по маркированной тропе поднялись через лес, мимо водопада, на широченное плато, потом по нему прошли немного – очень было там просторно – и спустились вниз по своим следам. А уже вернувшись, поглядев внимательно на карту, мы решили, что Васька поднялся аж на 900 метров. Он вечно вспоминал эту прогулку.

И в то же лето случилась гроза.

Все грозы для меня с тех пор – эхо одной настоящей, ставящей на место, – такой, что понимаешь - кто ты, и кто она.

Мы попали в неё на маленькой высоте, в пихтовом грибном лесу. В уютной долине, где звенят колокольчиками бело-рыжие нежно-пахучие коровы, где на солнечных склонах черничники и малинники, где на дорогах коровьи поилки, в которых купалась, как в корыте, Нюша, а в к над каждой деревенькой церковный шпиль.

Грозу нам предсказывали, но глядя в синее утреннее небо, верить предсказанию не хотелось. Недаром я люблю сказку Ганса Фаллады про Курицу-неудачницу, которая склевала злую ведьму, одно время жившую у волшебника в стеклянной банке на столе. Эта ведьма нарочно предсказала дождь, когда волшебник собирался в гости к бабушке, – ну, а потом, когда дождя так и не случилось, волшебник в ярости разбил банку и злобную ведьму тем самым освободил.

Мы предсказанию просто не поверили и, поглядев в небо и спрятав в рюкзаки дождёвки, отправились на лёгкую прогулку – ягод поесть, грибов пособирать.

Дождь начался на обратном пути. Этот дождь нарастал – пожалуй, я никогда больше не сталкивалась с неотвратимо и равномерно нарастающим дождём. Идти нам было довольно далеко. Через некоторое время дождь стал ливнем, сильно похолодало, казалось, что среди летнего дня наступила осень. Тропа шла по краю леса, вниз прямо от неё уходил луг, на другом конце луга домики. Ливень равномерно и безысходно падал, гром грохотал, как маятник, через равные промежутки времени. Град захлестал по голове, по плечам, кажется, он чувствительно бил даже по Нюшиной крепкой шкуре.

Около тропы возник тёмный запертой сарай с навесом. Мы втиснулись под этот жалкий навес. Нюша с риском сломать лапу попыталась залезть на поленницу. Минут через десять стало ясно, что ждать нельзя – ледяные мокрые накидки прижимались к коже, гортексовых курток тогда ещё не было.

В равномерный грохочущий чёрный ливень мы опять вышли на тропу и тут же увидели, что отрезаны – с обеих сторон от нас через тропу громыхали и ворочали камни страшные горные потоки, которые утром были маленькими ручейками.

Стало очень страшно – чуть ли не впервые в жизни было совсем непонятно, что делать. Первым очнулся Бегемот, предложив единственное возможное решение – вниз через луг к домам и стучать в первую же чужую дверь.

Пришлось сломать проволоку, идущую вдоль луга, – мы-то могли через неё перебраться, но ньюфы – не цирковые прыгучие собаки.

Перед домом текли две неглубоких реки, одна из них утром была улицей, вторая ручейком, вода била снизу в брюхо стоящей машины.
В доме жили старик со старухой – брат и сестра. Это был старый крестьянский дом с маленькими окошками. Нас без разговоров провели в тёмную слегка затхлую гостиную, по периметру которой стояли лавки. Налили нам по огромной кружке чего-то тёплого коричневого, что называлось кофе, а Нюше миску воды.

Пока старуха развлекала нас рассказами о том, что такую грозу она пережила уже один раз – в юности, и про то, что главное – лечь на землю, если гроза застигнет в поле, старик куда-то ушёл. Через несколько минут он появился с очень озабоченным видом – подмыло гараж, машина по брюхо в воде, видимо, запрудило ручеёк. Оставалось только вспоминать Пятачка в плаванье на зонтике, и надеяться на то, что дом, может быть, не зальёт.

Старик позвонил в универсальную службу спасения – в пожарную команду. Они о бедствии уже знали, заливало всю долину.

И тут гроза выключилась – закрутился небесный кран, и выглянуло солнце.

Весь народ вывалил из домов, приехали пожарники и стали откачивать воду. Деревенские жители считали убыли и протыри, спешно чинили, что можно, а дачники скакали вокруг с фотоаппаратами и кинокамерами, пытаясь не упустить эти несущиеся по улицам горные потоки. Было радостно. Машина наша стояла чуть выше в ущелье – целая и невредимая – там, кажется, и грозы-то не было. У меня отлегло – на следующее утро в Париж прилетали из Ленинграда родители, должны были сесть на поезд и ехать к нам.

Мобильников не существовало в природе, и меня всё время под этим ливнем пробирал ужас, когда я представляла себе, как они выйдут из поезда, а нас нет...

В эту грозу, к счастью, без жертв, снесло с лица земли кемпинг, который мы видели за пару дней до того, и он показался нам очень неуютным – палатки на голой полянке под склоном. Эти палатки попросту вбило в землю.

[Spoiler (click to open)]

***

А в 94-ом вместо Альп поехали мы в Пиренеи. Были мы в стране басков, и как-то с Пиренеями у нас не очень сложилось, показались они мрачными, серыми, и деревни не такие радостные и цветочные, как в Альпах.

Хотя что говорить не сложилось, когда я помню, как мы с Васькой и с Нюшей догуляли до огромного зелёного цирка Гаварни, и как несмотря на Нюшино присутствие видели мы толстых довольных сурков. Хотя не столько, конечно, сколько удаётся увидеть без собаки, когда сурки стоят перед входами в свои подземные дворцы – и нисколько не боятся. Почуяв Нюшу, они свистом – вот ведь удивительно, что и туры, и сурки, живущие в горах переговариваются свистом, – предупреждали друг друга, что тут страшный зверь, примите во внимание.

А однажды в Пиренеях за нами с Васькой и с Нюшей увязался пёсик. Небольшой решительный дворник шёл с нами от самого кемпинга – мы и решили, что он кемпинговый, и что ж нам делать – раз уж отправился с нами на прогулку, так тому и быть. И вернётся с нами. Но на обратном пути мы прошли через деревню, а там какая-то собачья разборка неподалёку от нашего пути, – мы лай услышали, и хвост мелькнул в дали. А наш спутник, покинув Нюшу, бросился, как Ланцелот – с кем бы подраться!

Вернулись мы в кемпинг без него. Пошли к хозяйке докладывать, что пёс её за нами увязался, а потом на обратном пути остался в ближней деревне подраться. Хозяйка не расстроилась – это был общественный деревенский пёс, он часто гулял сам по себе.

ПИРЕНЕЙСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Сквозь туман кремнистый путь блестит...

М. Лермонтов

1.

И окна в туманах невнятны,

И свет рассеян неровно,

И выцветают пятна

Памяти неподробной,

И выцветают тучи

От серого, талого снега,

И выступают сучья.

На фоне жёлтого неба,

А кроме жёлтого света –

Ну что ещё есть на свете?

Не оторвать от ветра

Ивы чёрные плети,

От их свистящего гнева –

Марта вздорную сущность:

На фоне жёлтого неба

Кривые чёрные сучья.

2.

Беззаботно сбежишь с порога,

Ключ – в кусты, а тоску – в репейник.

И пускай поначалу дорога,

Чёрная, как кофейник –

И пускай, не успев начаться,

Громоздит она новые беды –

Лишь бы не возвращаться

По своему же следу.

3.

Овечьи склоны лукавы,

Смолою капает ель,

Остатки лавы, шуршащие травы –

Лучшая в мире постель!

Так может, и вправду хватит

Мелькания городов,

И лучше, как Гёте, в халате

Протирать диваны годов?

Но не на диваны мы сели –

На ведьмино помело –

И – пустыня...

И нет спасенья –

И от скорости скулы свело!

«В нынешнее не вживаясь,

Настоящего не оценив,

Тупо к будущему взываем,

Да из прошлого строим миф»[i]

...А на козьих копытцах кто-то,

Не сатир и не фавн –

Иной,

Всё дёргает за верёвку,

Подозрительно схожую со струной...

4.

Тут, где в титанов древние боги

Кидались обломками скал,

На кремнистой блестящей дороге

Я в потёмках что-то искал...

В мешке утаили шило –

Вот и колет теперь глаза...

Разворачивается лопнувшей шиной

Накатившаяся гроза.

И польёт монотонная влага

С перекошенных Пиреней!

...Когда стану лохматой дворнягой –

Не кидайте в меня камней!

1996

Этот стих долго писался. Как-то он сложился из отдельных кусочков, разбросанных по файлу «наброски и черновики».

***

Из горных Пиренеев мы поехали к приморским пиренейским отрогам, почти на испанскую границу, в городок Баньюльс, где кривые улицы карабкаются в гору, иногда превращаясь в лестницы.

Неподалёку от Баньюльса персики продавали у входа в персиковый сад. И там впервые стало понятно, каков на вкус настоящий персик, – такой, что звучит гордо.

Однажды мы поехали погулять в окрестных горках – от деревни к деревне без дела и определённых целей – просто по маленьким дорожкам. Остановились на площади в какой-то деревеньке на речке, вышли из машины, и тут нам люди радостно замахали руками с балкона – увидев Нюшу, стали объяснять, что в двух шагах на реке приятнейшее купанье для собаки, отличная прогулка.

Мы, конечно же, послушались, пошли в лес, выкупали собаку. А когда вернулись к машине, нам опять стали с балкона руками махать – на этот раз нас позвали подняться – у дедушки день рожденья. Дедушка, седоусый, молчаливый – ему девяносто исполнялось, и внуки с детьми понаехали – в основном не издалека – их той же французской Каталонии, из её стольного града Перпиньяна. Дети-внуки разными в жизни делами занимались – кто учительствовал, кто в чём-то коммерческом. А дедушка – он остался при винограднике, и ни за что переезжать не хотел.

Угостили нас их собственным баньюльсом – густым душистым чуть в духе хорошего порто напитком.

***

Я наткнулась на этот файл, в который складывала всяческие припасы, как в защёчный мешок, –пожевать – или как игрушки в из синей марли обшитый ёлочным дождиком мешок деда Мороза… Написано пером – не вырубишь топором.

***

В конце девяностых мы купили огромную автомобильную палатку, такую, где можно в рост стоять. Чтоб удобно было маме. Мы ж родителей тоже по кемпингам таскали.

Мама заболела. Не испробовала удобной палатки. Мы один раз пожили в ней в Бретани. Нам не понравилось – она показалась сырой и нерадостной. Может, купи мы её на несколько лет раньше, палатка оказалась бы уютным домом. Но опоздали.

Едешь-едешь под дождём через лес, выезжаешь к озеру. В машине нежно пахнет мокрой псиной, и туманом, настоенным на сосновых иголках, из окна….

И как так получается, что бесконечные дни, бесконечная жизнь вдруг складывается в такую конечную…



[i] Гёте, «Поэзия и правда», 1827


(no subject)

Вчера, спускаясь с Таней к пруду, мы увидели очень странное – на вытянувшейся в воде длинной и прочной коряге, на которой обычно сушат крылья бакланы, а иногда и цапля не побрезгует на одной ноге на ней отдохнуть, так вот на этой коряге на четвереньках стоял человек в шапочке с помпоном.

Что он там делает, и как в воду ещё не свалился? У нас зима, конечно, кончилась, на улице аж +10, но всё равно странно.

Мы увидели его с противоположного конца вытянутого пруда, а когда стали обходить пруд по берегу, коряга, естественно, скрылась из глаз за деревьями и кустами.

Всё выяснилось, когда мы до неё дошли. Коряга тянется почти что до крошечного заросшего по самое не могу островка с отвесно уходящим в воду берегом. Мы пришли к шапочному разбору. На берегу валялась куртка, и несколько болельщиков смотрели на островок. На коряге никого не было, а на островке парень в совершенно мокрых футболке и джинсах выдирал из здоровенной овчаристой собаки вцепившиеся ей в шерсть прутья, ежевичные ветки и другое лесное колючее.

Очевидным образом, собака поплыла на островок, не сумела взобраться по крутой глине, и вероятно, зацепилась там, потому что парню не удалось уговорить её плыть обратно, а пришлось её вызволять. По коряге он полз, чтоб минимизировать время в воде.

Надо сказать, он оказался умней меня, чем когда я провалилась под лёд, вызволяя Катю, – он оставил куртку на берегу, а я полезла на лёд в куртке и загубила лежавший в кармане аппарат.

Ждать конца аттракциона, как парень поплывёт-побредёт обратно, направляя собаку, мы не стали. Мимоходом я подумала, что, может, разумней ему было бы на берег сразу выбираться, а не высаживаться на остров, чтоб там в мокрой футболке собаку в божий вид приводить. Расстояния там совершенно крошечные – несколько метров. Впрочем, если в собаку вцепилась какая-нибудь особо огромная палка, её надо было извлечь, чтоб псина смогла отплыть.

– Вот, Таня, какие случаются незадачи у глупых собак, которые за какой-нибудь уткой гонятся и попадают в самый настоящий просак

(no subject)

Пару дней назад поутру, когда ужасно лень было вставать, я растягивала утреннее время, валяясь в обнимку с Таней и уворачиваясь от языка-лизыка.

Говорила Тане, что люди не хлопают по чему ни попадя языком, и что она всё ж человек.

И подумала вот что. Я не смогу назвать самой любимой книжки, потому что самых-пресамых любимых много. А вот самую страшную книжку могу – такую страшную, что, пожалуй, во второй раз и прочесть не смогу – «Превращение».

А если б проснуться не тараканом, а собакой! Ну, собаки – это ведь такие люди в шерсти! Но даже и крокодилом проснуться – ну, крокоидл, ну, в конце концов, не обязательно прям у всех ноги откусывать, если не хочется.

А проснуться орлом! Пролетать за год несколько тысяч километров! И смотреть-смотреть!

Проснуться курицей – страшновато, конечно, – голову ведь свернут. Но может, если Курочкой Рябой, то и ничего. Объяснишь, что ты умница-красавица.

Курица-красавица у меня жила.
Ах, какая умная курица была!
Шила мне кафтаны, шила сапоги,
Сладкие, румяные пекла мне пироги.
А когда управится, сядет у ворот —
Сказочку расскажет, песенку споёт.
…

А вот энтомологам страшно читать «Превращение»? Энтомологи – такие люди как все?