Из колодца

Из окна машины я увидела, как в полном безветрии с размахом раскачивается ветка одного из дубов, которыми обсажена улица, – и надо же – там сидела, спрятавшись в листве, мощная гугутка – не просто сидела, а жёлудь ела. Стало мне понятно, зачем у нас вместо моей любимой белой акации, погибшей, когда порушили каменный сарай, к которому она прислонилась, посадили волосатые дубы – надо ж кормить гугуток и попугаев. Правда, попугаи на моих глазах только ягоды ели с какого-то розоцветного дерева.

А пару дней назад на пруду я увидела цаплю с серебристой рыбиной в клюве. Завидев нас, цапля взмахнула крыльями, и в несколько взмахов оказалась на другом берегу. Рыбину она так и держала в клюве. Небось, хотела поужинать в своё удовольствие. «Где обедал воробей»?

Когда-то собака Нюша шла домой с рыбиной во рту – хвост и голова свисали по разным сторонам пасти. Нюша поймала её не сама, ей она досталась уже бездыханной на мелководье, – кто знает, какая беда с рыбкой приключилось. Люди на Нюшу пальцами показывали: «Смотрите-смотрите, собака рыбу несёт». Мы сопровождали Нюшу с папой и с Васькой, и нам было неудобно, но Нюша – собака решительная и самостоятельная рыбу не отдавала. Дома она даже отказалась обменять рыбину на печенье – раскусила, заглотила – была такова.

Живёшь-живёшь – до всего доживёшь. Цапли, сороки-белобоки, сияющие попугаи, бакланы – сказочные звери моего детства...

Облака по небу ходили, раздувая хвосты. А по застроенным маленькими домиками улочкам возле кампуса бродили коты и кошки – кто крался, кто вышагивал, задрав хвост.

Утром за окном носились попугаи – рассаживались на крыше противоположного дома, пикировали на берёзу, сверкали зелёными перьями, – пока мы с Альбиром, который прилетел пару дней назад из Одессы, кофе пили.

А вот яблоки на яблоне около торчащей трубой среди околокампусных домиков девятиэтажки никуда не брели, не маршировали, не летели, даже не падали – крепко сидели на ветках, сияя разноцветными боками.

Дождик кругами ходил, а вылился только к вечеру.

«Кружочки липы золотые» вдруг вприпрыжку пробегали пару метров по мостовой и останавливались.

Вчера в лесу встретился с собачкой человек, которого знаю я лет тридцать с его сменяющимися собаками – сначала овчарка Султан прыгала через изгородь на потеху тогдашним детям – одного из них, тогда хулиганского драчуна, разбивателя лбом телефонной будки по тридцатилетней давности моде, и нынче встречаю – лысый такой дяденька. Шёл по лесу с небольшой собачкой – посмотрела на него, подумала, что, наверно, он мой ровесник… Поулыбались, он сказал: «Там ежевика хорошая. Вы видели? Вчера отличная была».

Спала сентябрьская жара. Оссссень, ошшшшень… И лес машет зелёными кронами, приветствуя средневековый календарь.

( Collapse )

Начало календарной осени – странное время. Тепло, даже почти что жарко, только вот темнеет заметно раньше. Но ведь всё равно после восьми. Может, оно в голове – это начало осени?

Всякие скучные дела на осень откладываешь – кто ж будет летом думать, к примеру, про покупку сломавшейся посудной машины…

Те самые нудные грехи упущения ухмыляются из угла в начале осени – про то забыл, и про это.

Блестит на пруду черепаший панцирь – кинешь в воду палочку – нырнёт черепаха в глубину. И как они там все живут – рыбы, черепахи, а может, и неизвестные чудища – под зелёной ряской, под непроницаемо чёрной поверхностью воды?

И цапля на месте, думает о чём-то, стоя на коряге.

«Не до грибов, Петька» – до них ещё далеко, как далеко до «осеннего сумрака-ржавого железа»… Но осень явилась, стоит, пока терпеливая, в углу, паутинит леса…

********

Из Васькиной Сильвии Плат, – из её ранних стихов, мы оба их любили, кажется, даже больше, чем знаменитые отчаянные предсмертные…

А тут – поездка в Испанию летом 1956-го – сразу после того, как они с Тедом Хьюзом поженились, – с рюкзаками, портативной пишущей машинкой и почти без денег.

ОТЪЕЗД

Ещё и фиги на дереве зелены,
И виноградные гроздья, и листья,
И лоза, вьющаяся вдоль кирпичной стены,
Да кончились деньги...

Беда никогда не приходит одна,
Отъезд наш – бездарный и беспечальный.
Кукуруза под солнцем тоже зелена,
И между стеблями кошки играют.

Время пройдёт – не пройдёт ощущение нищеты:
Луна – грошик, солнце – медяк,
Оловянный мусор всемирной пустоты...
Но всё это станет частицей меня...

Торчит осколком скала худая.
От моря, бесконечно в неё ударяющего,
Бухточку кое-как защищая...
Засиженный чайками каменный сарайчик

Подставляет ржавчине порожек железный,
Мрачные косматые козы лижут
На краю охристой скалы над бездной
Морскую соль...

Вчера к пяти вечера обещали грозу, но не дали. Только толстые капли шлёпались в море вокруг меня и постукивали по торчащей из воды макушке. А вот радугу, уходящую в море, я видела впервые. Но на фотки она не попала - появилась, когда я уже плыла, а когда я вышла на берег, исчезла.

В холмах вечером и не представить, что на два часа раньше урчал гром.

Дети решили, что нам сегодня очень повезло. Я нырнула за ракушкой, а в ней проживал рак-отшельник - он нам из домика лапой помахал, и мы вернули его на дно вместе с жилищем.

Развесёлая белая овчарка пошла сегодня за Таней в воду. Таня в жилете при исполнении утреннего плаванья не обратила на неё ни малейшего внимания. Мало ли кто за ней пристроился. Как только Таня поплыла, сухопутная овчарка вернулась пешком на берег.

Осталось нам тут всего ничего - маленький хвостик от пяти недель.












( Collapse )

Почему-то мировых бедствий происходит в августе больше, чем на него должно бы приходиться, случайся бедствия равномерно-помесячно...

Война в Грузии, взрыв в Ливане, отравление Навального, и вот Афганистан… Август – последний месяц года для преподов. Новый год наступает первого сентября.

…
***
Что там на музейных стенах?
Синий лес на гобеленах.
С гобеленов
Гиббелины –
Чёрным гвельфам выдать перца...
(Только вот цена на перец
Непомерна...)
И пожалуй, это верно...

А вот в моём лесу – качаются деревья...
Да, у меня в лесу танцуют белки,
И ястреб,
Как скрипач, сутул и горбонос,
И мышка под кустом
Просеменила мелко
Под музыку
Угрожающего жужжанья ос...

2000

Да, качаются сосны. После заката небо над ними делается белесым. Гугутки – Сашка спросила, что за индюки у нас тут летают. Они гуляют по дорожкам нашего сада, тяжело вспархивают, пока Гриша спит в глубине дома, или попросту в кустах. И сойки туда же – когда мы в метре от них проходим, всё ж взлетают – так уж и быть. Мы возвращаемся с купанья-после-кофе с очередной геройской победой – Арька без остановок на промежуточных буйках, отгораживающих лодочный выход с волнолома, доплывает до дальней линии буйков за пляжем. Когда мы играем в водные догонялки, я догоняю Софи с большим трудом, – мы обе отпыхиваемся, как китихи.

Цикад слышно и из моря. Таня – королева пляжа – каждое утро, когда мы плывём с ней за линией буйков, нам салютуют немногие встречные – иногда те, что вплавь-пешком, а иногда на моторках, байдарках, или досках. Часто мы встречаем мужика с маленькой собачкой на доске. Мужик гребёт стоя, а собачка сидит и глядит – окрестности горделиво оглядывает.

В России, в давней-предавней жизни, я лениво задумывалась – а возможно ли до отвала наесться клубникой. Оказалось, очень даже просто. Каждый год удаётся.

Вот и с морем – я выхожу из него и тут же опять хочу назад. Но в этом году к вечеру я солидарна с советским народом – испытываю чувство глубокого удовлетворения, ¬– и после горячего душа до следующего утра мне уже не хочется в воду.
Есть дни, когда я плаваю слегка укороченный рабочий день – с Таней утром 45 минут, с детьми два раза по часу, с Димкой час с хвостиком, с Бегемотом два.

Ветер, рябящий воду, пригнал в нашу бухту огромное голое дерево, такое длинное и к тому же с ветками, что бревном его и не назовёшь. Мальчишка, наверно, Арькин ровесник, на нём плавал, когда мы вечером пришли на пустеющий пляж. Софи с Арькой, увидев такое, позавидовали и тоже ринулись к дереву. На дерево можно карабкаться и прыгать с него в воду, его можно толкать и переворачивать на другой бок – закон Архимеда в действии. В конце концов, отец незнакомого мальчишки издали крикнул, что дереву в воде не место, и пусть уж дети затолкают его на берег. И дети, спокойно обходясь без общего человеческого языка, стали дружно толкать и тянуть, и подталкивать, и в конце концов нос бревна выполз на песок.

А чтоб прибавить ещё одну удачу к списку дневных удач, Софи опять показался осьминог – третий осьминог за месяц. Осьминог сначала сидел в засаде, притворившись зелёным заросшим камушком, а когда я его немного пошевелила, он поплыл, выбрасывая в стороны сильные щупальца.

И вот я иду в сумерках по роще, дышу тёплым сосновым духом, Таня чуть впереди. Каким словом назвать это щемящее, – мгновенное и тянущееся? И пятнаешь стволы… Сосны, пробковые дубы. Если ветер с юга, ночью под оливой, где я сплю в прозрачной палатке из антикомариной сетки, слышно хлюпанье волн.

И огромная круглая лунища встаёт над нашим садом, и светя телефоном, доходишь до моря – а там лунная дорожка на воде, и облако рядом с луной зависло. И огоньки на мачтах яхт – зелёные, жёлтые. А если дойти до края волнолома, то с дальнего от нас берега соседней бухты светится и подмигивает дрожащими огнями городок Лаванду.

И можно только вспомнить советский анекдот о том, как выступал на собрании один гражданин, которого поощрили поездкой за границу. Он после этого отчитывался перед коллегами о том, как он съездил в Париж.

¬¬– Гляжу направо – ёбтвоюмать, гляжу налево – ёбтвоюмать

– Да разве ж бывает на свете красотища такая????!!!

***
Когда плывёшь по морю, и вдруг дождик, – с неба, тёмного над заросшими горками, и над водой в синих дырах в жемчужном переливчатом свете, – и вот скок-поскок – чмок, хлюп – не частой дробью, а так – капля – потом вдруг не в такт снова капля, и вот вроде дождик, и думаешь – а оставшийся в доме народ убрал ли комп из-под зонтика, натянутого под глициниевой крышей ? – впрочем, если вот так – кап – пауза – снова кап – так и убирать незачем… Рыбки попрятались от дождя – вот ведь странность – только колышется подводный лес. И ямки в воде от капель.

Прекратился, разбежались облака, а мы всё плывём – вылезли вечерние рыбы – хвостами помахивают.

И опять сошлись облака – и опять капли – вдруг – кто бы мог подумать – запахло прибитой пылью – щасливым дождевым запахом – в море, обычно пахнущем арбузом – как, почему? – неужто от песчаной приморской тропы в скалах – мы ведь вдоль берега плывём. Или вообще это запах вовсе не пыли?

Прошёл дождик, не промок комп под зонтиком.

***
Мелкие новости – у детей день удач – они встретили двух осьминогов – двух! – и второго Софи сумела мне показать. А я-то всё надеялась, что увижу осьминога, с ними купаясь, и им покажу. Но они меня опередили. Отлично помню, как первого осьминога я встретила лет 25 назад – на острове Поркро – и тоже было так радостно – будто мир мне подарок подарил! Но я не умею рисовать – а дети бросились к бумаге. Илья, который смотрел на детей с кромки воды, когда совсем у берега встретился им первый осьминог, говорит, что Софи вопила от щастья так, что люди на пляже могли аж на помощь броситься. Оба мы с Ильёй в унисон подумали – хорошо быть маленьким.

И потеплела вода – но ветер с моря принёс отдельных редких медуз, и одна напала на Софи.

Мы читали вслух сказки Киплинга – про мотылька, который топнул ногой и 999 сварливых жён я почти позабыла – интересно, правильномыслящие уже сбросили Киплинга с парохода современности? Перешли на Сетона-Томпсона, не читанного с детства. Тоже, наверно, с парохода современности его скинули, но он не утоп – про королевскую аналостанку, хоть и длинный рассказ, мы прочитали, не отрываясь, и только когда Арька попросил продолжить следующим рассказом – про лисёнка Домино, я сказала, что не всё сразу.

***
На земляничном дереве в саду висит несколько сиротливых ягод – с зимы. И мимоза цветёт хрен знает каким цветеньем. И оказалось, что очень приятно стоя на доске грести одним веслом – но только если нет ветра, а с ветром – несёт меня лиса за дальние леса.

А встреченный нами с Таней в море человек сказал: какая отличная психотерапия для собаки – подолгу плавать. Собаки чуть не в каждом доме – но только Таня в синем жилетике каждый день плывёт – рядом со мной, лишь изредка описывая вокруг меня круги. А одну маленькую собачку её человек каждое утро на доске катает.

Сколько оттенков зелёного? Сколько их одновременно на сетчатке, когда поднимаешь глаза от экрана и глядишь в сад?

Солнечные пятна скачут под ветром по стволам огромных платанов и по жёлтым стенам в городке Йере. С рынка шёл мужик с пудельком – похожим на Таню, но маленьким. Пудель никуда не спешил, поднимал заднюю ногу у каждого столбика, у каждого выступа – уж и пИсать было нечем, но старался. Тянул то влево, то вправо, оглядывался, а мужик тянул его вперёд и вверх по узкой улице с блестящей мостовой из мытых каменных плит.

В маленьком магазинчике продаёт оливки и всякое-якое из оливок и овощей очень дружелюбная магребинская тётенька – дала нам попробовать что-то вроде баклажанной икры в одной миске очень острая, в другой не очень – острая явно с кайенским перцем. Я была за острую, Маринка за неострую, и тётенька смешала обе-две в пластиковой коробке – две ложки с верхом неострой на одну острую. Оливковая паста у неё одна с базиликом и фисташками, другая без всего – тётенька хвастливо сказала, что ту, что с базиликом и фисташками, и баклажанную смесь она делает сама, и баклажанную смесь только летом готовит – не те зимой овощи.

На рынке у аккордеониста что-то сладкое латиноамериканское сменилось калинкой-малинкой.

Ветер повосточнел, стала согреваться вода. Но больно много небесных барашков, целое стадо без пастуха.

Гриша тут сбрасывает свои котиные годы – вчера ходила над столом по балкам, увитым глицинией, и кое-где по тонким прутьям. Не упала.

Всё ж потребность хоть как-то криво-курносо, но фиксировать, совершенно неистребима. 19-ый август мы тут. Через год, считай, юбилей. Неизбежны повторы – все оттенки зелёного, и сияющий олеандровый розовый, и густое море, и вечером низкие фонари по краю ведущей к дому дорожки. И синяя занавеска на окне, и отразившаяся в зеркале гроздь винограда. Стареют собаки и кошки, вырастают дети… Васька, Нюша, Катя – где они тут? Под дубами, под соснами…

То дерево, что выросло на месте посаженной нами оливы – это, если верить plant.net – куст из семейства оливковых – филирея! Местный упорный, ничто ему не страшно, ни зимы, ни лета…

Вода в лесном озерце – тёплая и нежная, как молочный кисель, непрозрачная жёлтая, а Тане удивительно, что погружается её собачья спина, и лапами шевелить приходится, чтоб держаться на поверхности.

Сосны, как водится, пытаются улететь, да корни не пускают.

И опять, и опять ползёт в море полуостров Жиен – узкая коса – драконья голова торчит горкой из моря. Всё ползёт и ползёт – от города Йер, где уже после Нобелевки Бунин навещал Одоевцеву с Ивановым, всем хамил, как ему свойственно. Не больно далеко ему из Грасса было доехать.

И горки массива Мавров, поросшие дубами, мимозой, эвкалиптами, соснами – одна за одной – отрезают с севера горизонт.

И утешительно, что всё оно – тут, ждёт и когда тут нет меня – значит, есть зелёная дверь в стене, и за картонкой на камине – никуда не девается волшебная страна… И неча роптать… Софи пририсовала чёрному коту с зелёными глазами крылья – и вышла самая настоящая бабочка!

За несколько дней до отъезда на море мы были в гостях у нашей приятельницы Кларис, живущей в небольшом домике с совсем маленьким заросшим травой и цветами садиком. Домик разделён на две части, так что у Кларис есть соседи. Жить так можно, если отношения с соседями очень хорошие, – садик-то общий, к тому же если не загораживаться шторами, то из садика за окнами до земли просматривается соседская жизнь. Ну, и рассиживаться в садике за едой можно только одной компанией.

Вот мы и ужинали за складным столом, стоящем в высокой траве. А за окнами шла соседская жизнь. Там втроём попивали вино, болтали – но это потом, а сначала пришёл огромный кот.

Кот этот был матёр, немолод и страдал отсутствием хвоста – родился он таким, как когда-то в Бретани нами с Васькой встреченный ньюф – последыш в выводке из тринадцати щенят – на хвост ему не хватило материала.

Скорей всего кот нисколько не страдал от отсутствия этой важнейшей части тела – а душа у него была воина! Заметив за стеклом Таню, он начал демонстрировать ей тигра. Неподалёку от окна стоял стол, кот ходил по нему, принимая самые разные атлетические позы. Он выгибался, раскрывал пасть, щетинился, шипел, компенсируя невозможность показать чужачке толстый хвост – первое, что делает Гриша в обстоятельствах встречи с незнакомцем. Демонстрировал один бок, другой.

А Таня бегала вдоль огромного окна, попискивала нежным девичьим голосом, вздыхала. Пока кот в конце концов не удалился в глубины дома. И Тане осталось только поинтересоваться, подойдя к нашему столу: «а что это вы тут кушаете без меня?», – как любопытствовал папин двоюродный брат в возрасте пяти лет.

Я всегда говорю, что не пускать собак в зоопарк исключительно несправедливо, не даёт им расширять кругозор и расти над собой. Как же я права!

…
А здесь неподалёку от нашего огромного стола под глицинией, на жёлтой стенке, отделяющей наш сад от соседского, регулярно пасутся гекконы, стреляя языками в вечерних мошек, и Таня очень любит смотреть гекконье кино. Но вот незадача – мы тут уже четыре вечера – а гекконы пока не появлялись. Но Таня знает, что они быть должны. Сидит вечером перед стеной, наклонив голову, – и смотрит, смотрит, вглядывается в каждую трещинку: гекконы, ау!

В смутном невесомом непротяжённом – сколько длится? – минуту? час? – между явью и сном – я недоумевала: а почему же обезьяны не носят очков, если их носят собаки.

И в самом деле, зрение ведь у собак не слишком хорошее.

А по дороге на ферму в блестящем летнем дне – мимо маков, кукурузы, акаций, - переливаются в мареве, и так будет всегда – подумала – а как древние люди – вот лето – тянется – привычно – и потом подкрадывается осень – вот ведь не знаешь ты, почему, откуда, - и света нет, и зима – бесконечная, только со сказками о лете… Но и она истаивает – и опять, опять – летняя сжимающаяся до почти что точки бесконечность.