Не слишком быстро, не слишком медленно – мимо меня плыли полупрозрачные лимонные берёзы. Поезд – не оттолкнувшись, плавно – мимо – платформа, букеты астр, букеты листьев, их дома под утюг и в вазу, быстрей-быстрей.

Да нет, просто сосны да берёзы тихо мимо проплывают, мухоморы – по лиственному под ногами морю.

А по песку, слегка увязая, обходя огромные лужи, натёкшие с ручьёв, после дождливой недели обратившихся в бурлящие водопады, – с дюн, с корней кустов, – рухнуть, пенясь, вниз, и обходя лужи, сохнущие в отлив, пока наконец я догадалась разуться – пружинил холодный мокрый песок. Как всегда в Виссане, у пролива Па-де-Кале, огромная белая скала отделила нас от Франции, и телефон радостно поприветствовал : «в Англии я не брошу вас на произвол судьбы» – корабли туда-сюда – грузовые, паромы – Ламанш, как известно, автострада.

Ласковым коровам хотелось длинной хрусткой травы с другой стороны тропинки, и увидев, как бородатый мужик упоённо их кормит, улыбаясь и мурча в бороду от удовольствия, я поспешила – и я, и я хочу, – и в благодарность рыжеватая корова лизнула меня шершавым языком – три коровьих башки, с подфыркиваньем дыша, тянулись к пучкам травы – и надо было – всем сёстрам по серьгам – и огромные мокрые носы давали себя почесать, – но пора, мимо, мимо.

Собаки – почему-то на пляже совершенно не было тёмных собак – даже рыжий голден среди всех размеров белых, светлых, пятнистых – выделялся густой яркостью.

В сегодняшнем дожде кончился трёхдневный викенд.

Тихо плывут мимо берёзы, ёлки, плывут платформы, букеты, грибные корзины, куда наверх клали красные-белые, и они красовались из-под папоротников – горькушки всякие внизу, в корзинной глубине.

Следы, там-сям следы, засыпает их снегом, песком, лепестками, заливает дождём, слизывает приливом – les feuilles mortes.

Ехала деревня мимо мужика.

Вдруг из-под собаки лают ворота – ну, конечно же, лают, – в самой глубине лужи, куда воротА уходят в бесконечную даль – и лают оттуда из-под собаки...

Перед машиной дорогу перебежала фазаниха – Машка сказала – «как бабка в платочке, озабоченная, улицу перебегает»

Пёстрый петух, предводитель разноцветных курочек, гулял возле домика у леса.

Когда мы с Васькой впервые приехали в лес Фонтенбло нежным осенним днём, мы остановились у кафе, пили кофе и радовались пёстрым курицам – а где то кафе у самого входа в лес? – но вот же курочки и Петя-петушок, и дощатый домик, но нет на улице столиков из двадцати восьми лет назад...

Берёзы, ёлки, густо-красные клёны – мимо, мимо.

Тема? Васька в кресле, я за компом. Тема для стиха?

Ехала деревня, едет, стучит на стыках, телеграфные столбы, темнеет за окном...

День всех святых – когда катаются на чертях – верхом, пятками упираясь в мохнатые бока, слегка держась за рога, как за руль, – вправо-влево-вперёд.

Утром дождь обещанный сеялся, и если б не Маринка, которой страшно хотелось за грибами, мы бы с Бегемотом и с Таней в перерыве в дожде прошлись бы по нашему лесу, да и всё.

Тем более грибов мне и вовсе не хотелось. Я решила, что брать буду белые, красные и волнушки-серушки.

Таня, как водится по викендам, почуяла, когда я стала собирать рюкзак, что предстоит САМОЕ ЛУЧШЕЕ – поездка на машине, и когда мы вышли, второпях пописав (знает, что не поисавших в машину сажать отказываются), тянула, как трактор, и по дороге к углу, где мы всегда ждём Бегемота, тыкалась носом в первые попавшиеся чужие машины – на них же тоже можно поехать, а сил ждать уже нет, – скорей-скорей.

Когда мы добрались до деревни Гамбезёй в лесу Рамбуйе, дождь прекратился, и весь день погода была с нами нежна и предупредительна.

Очень быстро стало ясно, что гулять с тяжеленными мешками невозможно – белые, красные, волнушки-серушки, подберёзовики-черноголовики, которых тоже не оставишь врагу – и нам с Маринкой одновременно пришло в голову, что мешки надо в приметном месте спрятать под кустом, и идти дальше налегке. Там и сделали, спрятали неподалёку от мостика через ручей, сначала разобрав по видам. Когда мы вернулись к нашим мешкам, новые мешки оттягивали руки...

Четыре с половиной часа в лесу, 40 белых – аккуратная Маринка их дома сосчитала...

А разгружались мы под крики попугаев на ближнем тополе.











( Read more...Collapse )

Мы под слабым дождём шли с Маринкой по бульвару Сен-Жермен. Направлялись на выставку «Золотой век английской живописи».

И вдруг увидели шарик. Он медленно летел над тротуаром, на высоте примерно моего носа – нам навстречу – небольшой рыжий шарик.

Я подставила ему руки – сказала: «здравствуй, шарик». А шарик приветственно ответил: «хоп» – и опустился мне в ладони.

Я вела его на верёвочке, и мы шли теперь втроём – с Маринкой и с шариком.

Дождик кончился, шины шуршали по мостовым. Шарик радостно пах резиной – новыми галошами, поскрипывал, как резиновые дельфиньи спины в Эйлате, когда мне удавалось подплыв, до какой-нибудь дотронуться – в дельфиньем заповеднике со свободным выходом в Красное море. Дельфины приплывают туда полакомиться рыбкой, поиграть в мячик, на других посмотреть, себя показать.

Когда мы дошли до Люксембургского музея, я решила, что наверно, шарикам туда нельзя, с шариками нельзя, хоть они и не коты в трамвае. Подумала – и привязала его к кованой решётке перед входом – ну, либо, пока мы будем по выставке шляться, он отвяжется и убежит, либо его украдут, либо дождётся меня мой шарик.

Он дождался. Мы вышли из музея вчетвером – ещё и с Колькой с Юлькой, с которыми мы на выставке договорились встретиться.

Я отвязала шарик, подхватила его, и мы отправились в кафе на Сен-Мишеле – пить горячий шоколад – погода скорей располагала к шоколаду, чем к пиву.

Когда мы уселись за стол, Колька поглядел на мой шарик внимательней, – я-то видела, что на нём какая-то надпись, но шарик поворачивался ко мне другим боком, и я специально его не разворачивала, чтоб не читать – будучи уверена, что мой рыжий приятель, небось, выскочил из какого-нибудь противного фастфудного места, где детям шары раздают.

А Колька прочёл: Stand up for nuclear.

Ой – сказал он – шарик-то с той демонстрации, на которую я б сходил, если б не полное отсутствие времени.

А я про эту демонстрацию не знала – тоже сходила бы, кабы собралась...

Правильный шарик ко мне приблудился!

Теперь он висит дома на гвоздике, увы, носом вниз, почти сдувшийся – радостный решительный шарик.

У собаки Тани, как часто бывает у рыжих и блондинов, очень бело-розовая нежная кожица. И вечно у неё на этой коже какие-нибудь препротивные язвы, воспаления...

Единственное, что от них спасает, против всех обычных правил, – это солёная морская вода. В принципе-то собак полагается опреснять после морских купаний, к примеру, из шланга в саду, и я с Таней так и поступала очень короткое время, пока не заметила, что именно после морских купаний она никогда не чешется, мало того, если после моря кидается оземь в саду под очень удобный куст, возросший на сероватом песке, и этот пескок остервенело разрывает, и потом плюхается в яму, то смотреть на неё первые полчаса после такого удовольствия страшно, потом-то всё ссыпается, и она делается почти белой, – но никаких расчёсов и язв, – всё хорошо.

В результате таких наблюдений, после приезда с моря, собака так и не ходила стричься-бриться. Ни к тётеньке по фамилии Велозо, что означает по-португальски волосатая, стригущей собак на дому, ни даже к любимому Васькой в детстве парикмахеру-боксёру из Дуровского уголка – «парикмахер Елисей, стрижка-брижка и завивка волосей». И пока – никаких язв, держится на коже память о море.

Но сегодня, поглядев на неё, я сказала: «Бабушка-бабушка, почему у тебя такие большие уши, тётя Таня, почему у тебя такие лохматые глаза?» – и сразу поняла, что выбора нет – придётся вести к Мадам Велозо – уже, наверно, белый свет собаке видится в шерстяных полосках.

***
Мы скользим в осень, шурша по пёстрым листьям, отражаясь в лужах... И, может, я даже и рада, что через неделю переведут время, и по утрам станет светлей, ну, конечно, только если в восемь вставать, не раньше.

Хотя, конечно, вечер, вечер, пока всё ж ухватывается хоть кусочек света – аж до семи...

Утром в полутьме шла сегодня под крики попугаев, огромная толпа их прилетела, расселись на платане, – и так радостно орали – кому как, а мне всё ж весёлое зелёное с красным носом попугайство – подарком. Ну, вот ещё б если бы ослятня была по дороге, и меня на работу гиканьем провожали бы ослы.

***
Юра привёз нам ранние записи Клячкина, середины шестидесятых, – слова «полвека назад» продолжают звучать странно, хотя можно б и привыкнуть.
Хорошие записи. Слегка почищенные от шума, а голос молодой.

Там, естественно, Клячкин на раннего Бродского, это ему часто удавалось.

Васькин любимый «Рождественский романс». «Дрожат снежинки на вагоне» – как-то вдруг остро ощутилось, что Москва и Ленинград не путаются, а соединяются поездом, которым я когда-то нередко ездила. Печальный вечерний вокзал. Тьма-тьма-тьма. Но чай в подстаканнике, конечно же, давали. Французы – фанаты поездок в Транссибирском экспрессе с остановкой на Байкале – два слова выучивали, думаю, не только Лионель, – проводнитсА и подстаканнИк.

И тающий снег, и мокрые ноги, и запах гари, и чуть влажные поездные простыни.

Заоконный тополь трясёт мокрой башкой, «крошатся в лужах фонари». Затихли попугаи и сороки, с которыми они совершенно не ссорятся. Тёплая осенняя пятничная ночь.

Подняв нос от книжки, увидела за автобусным окном, что тополиные кроны редеют. Не лысеют ещё, но уже редеют.

Слово «осень» шипит по-змеиному – оссссссень. И по утрам уже темновато – если нет занятий в восемь утра, так ещё всё ж мне не темно – только темновато. И даже если я успеваю вечером чудом в лес с Таней, то когда я иду домой, зажигаются первые фонари, а в лесу каждая засыпанная листьями тропинка оказывается почти незнакомой. Впрочем, лес так зарос, что и при свете – за поворотом не удивишься стрелочке – «дом Людоеда».

Дело житейское – осень. И зима за ней.

Но вот по дороге на работу из окна машины – в насквозь одомашенном Верьерском лесу – две косули. Раза два-три в год, иногда чаще вижу я их – у дороги, соединяющей многоэтажные пригороды, куда ходит метро – минуя Париж по касательной.

Косули не рвутся на асфальт, хоть там из тех немногих участков, где нету плотной сетчатой загородки – косули мирно пожёвывают листья на деревьях. Иногда я загадываю – хорошо-б-сегодня-увидеть косулю – знаком удачи – и пару раз выигрывала щасливый билет... Так или иначе – вглядываюсь в густые каштаны.

Амар, страстный гриболюб, член микологического общества, говорил мне на этой неделе – будут, будут грибы – дождики прокатились-пролились, тепло – у них в Алжире всегда грибы после летней жары, после осенних дождей.

И да – грибов оказалось на мой вкус слишком много – в лесу Рамбуйе, где мы были вчера – маслят, как когда-то в Эстонии – собирать совсем неинтересно – бери, как в огороде – сколько хочешь, столько и бери. А вот белые в радость – потому что – ищешь.

В сущности, ищешь ли клад, или грибы, или спрятанную записку – вот этот взгдяд, когда пытаешься всё охватить – и под ногами – и влево, и вправо, и пробуравиться через пёстрые листья, и увидеть, как вспучивают землю грибы, как вывинчиваются они из неё... И шляпка в пестроте – не лист, – гриб.

Атавизм – собирательство – ягоды ли, грибы. И совсем другое – когда глаза проглядываешь –потом находишь – празднично ликующе тянешься.

А что до еды – мне грибов можно совсем не давать... Ну, разве что суп, да раз в сто лёт солёные с картошкой под водочку...

А сегодня в Фонтенбло, куда Анька и Маринка завлекли – обычно из двух викендных дней лесной один – а тут два получились... Мы совсем не искали грибы, мы шли по тропе в скалах, но когда свернули со скальной дорожки, чтоб вернуться к машине – вот тут-то грибы и выбежали к нам. Маслят мы уже не брали – куда девать – но белых ведь не оставишь врагам... И даже любимые Васькины красные – москвичи их торжественно зовут подосиновиками – и они попались, хоть не кусались. Васька их любил за радость весёлых рыжих шляп.

По дороге в лес, из машины, – по зелёному лугу носился, вскидывая ноги, конёк – чем не горбунок – тёмно-коричневый стройный – солнечные искры из-под копыт.

В небольшом городке на Луаре на улице неожиданно оказался тигр! Заметившие его люди немедленно позвонили в полицию. Собственно, выбор у них был между звонком в полицию и звонком в пожарную команду – больше некому. Не в скорую же помощь звонить, и не в общество защиты тигров.

Звонков поступило несколько – «Тигр на главной улице возле банка!!!».

Полиция выехала к месту ещё не случившегося происшествия.

Большой полосатый плюшевый тигр мирно сидел возле банка, привязанный верёвкой к столбику.

Полиция забрала тигра с собой, в участок.

К вечеру нашлась счастливая владелица – маленькая девочка, у которой тигра украл злоумышленник.

Вора не нашли. Полиция обратилась к людям с просьбой не звонить по таким пустяковым поводам – ну, подумаешь, тигр на улице, дело житейское!

Два платана через улицу переплелись верхушками – «два дерева хотят друг к другу» – из времён, когда я ещё любила Цветаеву. Разница – между любить и ценить...

Ещё через месяц верхушки станут медными шлемами – два рыцаря коснутся друг друга кастрюлями на головах.
И почему до сегодняшнего утра я их не замечала прямо перед воротами кампуса?

Заоконный тополь, качаясь, почти достаёт до облака, а чуть поодаль под углом в глубине зеркальной стены качаются отражения других тополей.

Сегодня тихий день – студенты отправились на week-end d’intégration – новенькие будут беситься вместе со старенькими, пьянствовать – вернутся, приобретя разнообразные полезные привычки, за два дня вполне можно усвоить, что на лекциях болтать и жевать – самое то.

И вдруг мне остро захотелось поплавать – работы всё больше, времени всё меньше – я сто лет не была в бассейне.

Бывают мелкие правильные решения, совсем ничтожные и очень ободряющие. Я давно не заходила в этот квартал домиков и палисадников, где кричит петух, если повезёт.

С петухом не повезло, но розы топорщились между прутьев изгородей, георгины – наглые печальные осеннестью, фуксии, отцветающие олеандры, развесёлые попугаи свистели в три пальца в платановых кронах. И летела над улицей посерёдке бабочка-капустница.

Мне кажется, за мои тридцать с хвостиком лет в Париже гораздо чаще стали в пригородах попадаться олеандры и оливы... Не говоря уж о козах, барашках и попугаях...

А я потом поплавала под облаками.

"Годы — чайки.
Вылетят в ряд —
и в воду —
брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки.
В сущности говоря,
где птички?"