Из колодца

Сегодня байдарочный день. Но мистраль - не совсем мистраль, потому как не северный, а западный, - но всё ж мистралёнок, воду нам с позавчера холодит-похолаживает. С 26 градусов до 19 вчера, а сегодня утром всё ж 22, и вроде ветра поменьше, там что мы с Маринкой, Софи и Арькой пустились на двух байдарках в путь.
Мистраль - не пенис канина - плыть на запад было занимательно, то и дело нас поворачивало, на выходе из бухты стукало о буйки, пришлось приблизиться в берегу, и стало сильно проще. Софи при этом сочиняла песню и пела её, как акын. В первом куплете было "Байдарка плывёт, море зовёт, пенье цикад зовёт нас в свой сад, где плющ месту рад!" Про плющ - неправда жизни, нету плюща.
Потом остановились на уютном маленьком гладкогалечном пляжу. Поплавали с масками, пустились в обратный путь. Тут можно было просто не грести - чистый "ветер по морю гуляет и кораблк подгоняет". Ребята со встречной байдарки у нас спросили, проще ли плыть обратно, чем туда.
Фотки - в божий свет как в копеечку аппаратом в непромокаемом чехле с брызгами на стекле












( Collapse )

Как каждый август, – я отращиваю плавники.

Утром до кофе 45 минут проплывки вдоль пляжа с Таней, после кофе ¬– с детьми и с Ильёй ещё 40 минут, после завтрака – с Бегемотом и с Маринкой пару часов, перед ужином – опять с Софи, Арькой и Ильёй, а если припозднились, и пляж уже пуст, дык и с Таней – ещё минут 40. Ну, и справедливо ли, что плавники всё не выросли, и ласты приходится натягивать вместо отросших!

Софи в 10 лет в ластомаске чувствует себя совершенно рыбно, – и как ещё, если под нами рыбы. Арька в 8 лет только что поплыл – и сразу легко и бесстрашно. Он уже в прошлом году понял, что если держать голову под водой, то ко дну при всём желании не пойдёшь. И когда он натянул нынче очень распространённую маску, совмещённую с трубкой, в которой, на мой взгляд, долго не проплаваешь, потому что как-то не очень в ней легко дышится, он немедленно поплыл к буйкам и за них – без малейшего страха и упрёка. Поплыл как-то очень ловко извиваясь, страшно быстро.

В ближнем кемпинге живут Маринкины дети Филипп и Матьё вместе с другом их ТомА. Димка (наша первая ласточка по дороге из Техаса в Израиль, сумевший в мае не только залететь, но и приземлиться в Париже на 10 дней) благополучно долетел к нам из Израиля – за столом нас, когда дети из кемпинга приходят к нам жрать, оказывается 10 человеков, под столом Таня, и Гриша рядом шастает!

В свободное от плаванья время умеющие рисовать (Маринка, Софи, Арька, Филипп) – рисуют, а я завидую. Маринка учит Арьку с Софи акварели. Сегодня вот они рисовали, а я услаждала их слух чтением про Рикки-Тики-Тави.

Времени только катастрофически не хватает. Маринка всё собирается облагообразить мою стрижку – я незадолго до отъезда из Парижу самостоятельно перед зеркалом коротко подстриглась – результат кривоват – так каждый раз уже темнеет, когда мы вспоминаем об этом Маринкином намерении.

Море нас поприветствовало, как большой мохнатый доброжелательный пёс, ¬– с жизнерадостным порыкиванием накатывая на берег здешним приливишкой.

Впрочем, когда мы выходили, волны уже тихо лежали у ног.

Когда начало темнеть, совсем стих ветер, и цикады запиликали во всю мочь. Стало ясно, где основной оркестр – на оливе. Я было к ней пошла, но вовремя вспомнила, что если к цикадам пристать, они рассердятся и описают обидчика.

Илья с детьми уже на последнем участке пути в автобусе, Таня прислушивается к другим собакам и иногда вступает в разговор, а Гриша обходит владенья…

Завтра, как уже 19 лет подряд в конце июля, ¬– скок-поскок в машину – на юг – в море, в сад, на холмы, к Васькиному дереву-не оливе, которое я всё ж попытаюсь определить моей нынче любимой программой plant.net, к обжившейся медной дощечке со стихами.

На пять недель.

В смутном невесомом непротяжённом – сколько длится? – минуту? час? – между явью и сном – я недоумевала: а почему же обезьяны не носят очков, если их носят собаки.

И в самом деле, зрение ведь у собак не слишком хорошее.

А по дороге на ферму в блестящем летнем дне – мимо маков, кукурузы, акаций, - переливаются в мареве, и так будет всегда – подумала – а как древние люди – вот лето – тянется – привычно – и потом подкрадывается осень – вот ведь не знаешь ты, почему, откуда, - и света нет, и зима – бесконечная, только со сказками о лете… Но и она истаивает – и опять, опять – летняя сжимающаяся до почти что точки бесконечность.

В нашу последнюю в этом году в Бретани прогулку, в местах, истинное имя которым – Пустота – но не пустота космическая ледяная, Пустота – где море сходится с небом и пена с песком, и дрожит, переливаясь, марево – мы встретили небольшую компанию с козочкой.

Козочка чёрная маленькая, чуть выше Тани. Она шла на поводке, прикреплённом к надетым на неё красным вожжам. Издали я приняла её за собаку. Козочка шла по кромке прибоя, копытцами в воде. С Таней они немного постояли, глядя друг на друга – козочка исподлобья, из-под аккуратных рожек, Таня, распахнув глаза, и когда мы поулыбавшись разошлись, она ещё долго всё оглядывалась назад – нечасто белому пуделю доводится встретиться с чёрной козочкой. Конечно, куда как более занимательно было бы чёрному пуделю встретиться с чёрным козликом – два чёртика – силами бы померились. Кто кого сборет? Но белый пудель скорей собакой по небу летает, чем к Фаусту заходит, а является ли чёрная козочка чертовкой – уж не знаю, что феминистская философия по этому поводу утверждает: чертовкой почётно ль быть?

Когда я рассказала о нашей встрече Мари-Этьен, та сначала решила, что мы видели одних её знакомых, которые вечно с козликом гуляют, но узнав, что во-первых, дело далеко было, а во-вторых, не козлик, а козочка, нисколько не удивилась, что козовладельцев, прогуливающих своих рогатых друзей, немало, и поведала мне очень грустную историю об их с Роже козлике – чёрном милом – у соседей в гостиной был зелёный ковёр, и он туда заходил, бегал, как по лужайке, но на ковёр не какал.

Когда Мари-Этьен была беременна четвёртым и последним, козлик то ли к кому-то её приревновав, то ли на что-то рассердившись, прижал её рожками к забору. Мари-Этьен очень испугалась и решила до родов отдать козлика кузине.

Кузина козлика взяла, но через несколько дней на пару дней отлучилась, оставив козлику всё необходимое. Ну, а когда вернулась – умер козлик. Соседка с зелёным ковром была уверена, что от тоски. Сначала Мари-Этьен его предала, а потом и кузина оставила…

А у русской бабушки жил-был козлик серенький, уж совсем не чёрт. И в октябрятском детстве нам читали про то, как маленький Владимир Ильич, ясное дело, с кудрявой головой, плакал, когда козлика волки серые сожрали. Бедный маленький козлик – не какой-то там классовый враг.

Бежит козочка краем моря, а коровки по вечерам носятся с топотом по лугу, телятки за ними. А к двум лошадкам приехала их тётенька, пошла к ним на поляну, на одну лошадку почему-то попону надела.

Девочка Софи-Мармот радостным выкриком НЯ! приветствует и котов, и собак, и лошадей. Что же означает «ня»? Живой, но не человек? На четырёх ногах и с хвостом? Или только домашние звери называются «ня»? Обидно как, что у человека теряется связь с его полуторагодовалой сутью. И не спросить, и не узнать. Мармоту можно задать вопрос: что говорит свинья? – Мармот очень убедительно хрюкает в ответ и сам себе аплодирует. Но не узнать нам, как он себе свинью представляет и представляет ли…

В Париже прохладно, солнце брызгается из дырок в облаках, празднично.

Засухи не будет – я всегда говорю – когда летом дождь идёт.

Нам уже давно сказали, что в долгосрочном прогнозе лето нежаркое. Ну что ж – жара ушла в чужие края.

А дожди по-доброму к нам относятся – за ужином поздним вечером колотят по крыше веранды, да так, что не слышно друг друга, потом ночью шуршат в саду. Днём, ранним вечером – гуляй-не хочу. А зелень, а цветы, а папоротники в человечий рост ¬– вот-вот динозавр выскочит, или попросту вылетит, поскольку мы уже знаем, что птицы – те же динозавры.

И картошка уродилась – только выкопанная, с огорода Роже, она пахнет упоительно и напоминает о малосольных огурцах со сметаной и рассолом.

Нас теперь много – с девочкой Мармотом-Софи, которой послезавтра 16 месяцев, и которая за ужином сидит на высоком стуле во главе стола, с Таней, которая знает козырное место за ужином – под высоким стулом, с Гришей, которая девочки-Мармота очень боится, что не мешает ей шипеть на неё со страху и показывать когтистую лапу, с Колькой, Юлькой, Юрой, Бегемотом и мной получается аж семеро.

И убегает лето – на мягких лапах, проливаясь дождиками, катясь по стёклам веранды каплями, солнцем из дырок в облаках, тянется вечерами, вырвиглазно сверкает вереском на склонах…

И непонятно почему отзывающимися мелочами относит ещё к каким-то летам, дальним-ближним, щекочет памятью о солнечных вечерах…

Мой московский дядюшка, приехав ко мне в гости в Париж, тыкал себя в грудь и восклицал: «Мне 70?!!!!! Мне?!!!». До этой странной цифры я ещё не дошла – семёрка и нолик за нею. Но неужто смоляные брёвна, серенький залив сквозь сосны, крошечная рыбёшка-колюшка в песчаных ямках – шесть с ноликом лет назад?

Мы вышли из лесу на деревенскую улицу – домА там на склоне – за зеленью, за полями светилось море.

Возле одного из домов женщина, примерно моя ровесница, подстригала кусты. С тонким лицом, сама поджарая, как благородная гончая. Увидела Таню и пустилась в беседу – сначала с Таней, а потом и с нами.

Минут пятнадцать мы болтали – узнали, что её отец итальянец, совсем юным попал во Францию, перед войной от Муссолини ушёл через горы. Нередкая история. А мать бретонка. И всю жизнь она в Бретани живёт – и с такой нежностью она говорила о пейзаже. Про то, что зимой ещё лучше, чем летом, – такой тут лёгкий свет, изысканный.

Я не спросила, чем она занимается, по манере, по речи интеллигентная женщина.

Тем временем у неё в саду из-за дома вышли пёстрые куры, Таню мы посадили на поводок. Потом появился из уличной травы её кот. Она ему предложила в ознакомительных целях как следует поглядеть на собаку.

А потом мы пошли дальше, на береговую тропу – очень спортивную, с большими перепадами высот. В густом лесу. Море на нашем полуострове со всех сторон – с этой ближней к нашему дому стороны – узкий Брестский залив – чуть в дымке Брест просвечивает.

Потом мы вышли из лесу на окраину следующей деревни. Там на поляне на взгорке пара столов со скамейками с видом на море. Вечерний медовый свет из-под облаков лился. Мы лениво сидели за столиком. Потом на парковку пониже нашего взгорка подъехала машина, из неё совсем молодой мальчик вышел с большим бумажным пакетом. Поздоровался, уселся за второй столик чуть поодаль, достал пиво, жареную картошку, бутерброд и уселся ужинать, глядя на море.

Мы ушли раньше, чем он закончил трапезу, прошли через деревню, увидели будочку, где он своим ужином обзавёлся, дальше пошли. Июньские бесконечные вечера – домой мы пришли в половине десятого, и ещё было светло.

***
В двух шагах от нашего дома ферма. Мари-Этьен нам рассказала, что занялись хозяйством там молодые ребята. Коровки, сыр. Раз в неделю Орели печёт хлеб, можно заказать у неё. Мари-Этьен с Роже с уверенностью сказали, что можно туда пойти в любое время, кто-нибудь же на ферме будет. Их там трое – двое мальчишек и Орели, девчонка.

Пришли мы туда ранним вечером. И – никого. Сарайчик, домик. Ещё сарайчик, явно в нём и продают всякое-якое. Коровы пёстро-чёрные поблизости пасутся.

Вроде написано, что продают сыр с пяти до восьми, а вот же – нет никого.

Постучали-покричали. Потом я толкнула одну из дверей, она подалась. Мне навстречу откуда-то из внутренних помещений вышел пёс – размером с полслона. Ничего не сказал – голову нагнул – одно ухо вверх, другое вниз: «что вам угодно?».

Я дверь тут же захлопнула, явно не предполагалось, что кто-нибудь выпустит пса во двор.

Так и ушли несолоно хлебавши.

Потом мы нашли в сети телефон, и выяснилось, что только по вторникам у них продажа.

Во вторник мы получили заказанные два литра молока, глаза разбегались, глядя на разложенные на отдельном столе хлеба. Сыр тоже купили. Мой знакомец слоно-пёс был на верёвке привязан у соседнего дерева – ну, чтоб не мешать торговле. Когда мы пришли, кто-то уже был, а когда уходили, приехала ещё одна машина.

Ребята совсем молодые – ну, лет по 25 – по речи – голову даю, что вполне образованные. Разнообразные хлебА мальчик, который с нами беседовал, описывал с большим воодушевлением.

А ещё он считал в уме – очень бодро складывал, не пользуясь калькулятором на телефоне.

***
Сегодня мы шли вдоль речки, – с песчаными берегами – из болотца через пляж и в море – и цапля шла по речке – по воде, высоко поднимая длинные цаплиные ноги. Кабы не то, что Таня помчалась к ней, долго мы бы вместе шли. Но взлетела – маленькая белая цапля – а почему-то полёт завораживает меньше, чем когда цапля, поднимая ноги, бредёт по воде.

Какая всё-таки куница – красавица! И довольно большой зверь.

Какие уши, какой хвост! Она перебежала нам сегодня дорогу.

Да какое перебежала – перелетела – и в папоротники. В первую секунду, как водится, думаешь – Кот Котович – Клим Петрович, но спохватываешься – совершенно не кот.

Мы только что прошли через хуторок. Возможно, куница ходила на разведку в курятник – хороши ли запоры. Собиралась ночью вернуться.

И вот же – в местах совершенно родных и знакомых совершенно случайно нашли запрятанное в лесу озерцо, там нет даже и подхода к воде – чтоб цаплям с лебедями было уютно. Зато выходишь на вересковую пустошь – и море, и озеро открываются. Впрочем, Мари-Этьен с Роже тоже нам сказали, что только что попали на какую-то совершенно неизвестную им лесную дорожку – а ведь всю жизнь тут живут.

Водят лешие, водят, а иногда по доброте решаются что-нибудь такое показать. Наверно, и кунице за нас словечко замолвили.

В этом году удивительный стоит июнь.

После майских дождей на нас не набросилась жара – солнечное тепло, пухлые облака. Вот только сегодня-завтра жарко.

На лесных полянах трава по пояс, а кое-где вдоль дорожек крапива по пояс. И воздух пропитан запахом чубушника-жасмина. И плещутся в прудах толстенные рыбины. И неподвижно сверкают блестящими боками черепахи на корягах – и вдруг бултых. И мелкие дети водяных курочек на длинных ногах с трудом карабкаются на бревно – отдохнуть. А за одним подростком, выползшим аж на берег, Таня вчера погналась.

Только Таня снобка – плавает только со мной в Средиземном море, а в пруду – ни за что.

На полянке у пруда по вечерам кто пикникует на разложенном одеяле, а кто за выбежавшими на траву ресторанными столиками. Собаки тычутся носами, а Таню я через это лежбище провожу на поводке – ну как можно не помчаться к людям на одеяле: «что это вы тут кушаете без меня», как говорил папин двоюродный брат в малом возрасте. Ну, а ежели и не кушаете, так всё равно – здрасти сказать. Не так просто убедить штруделя-яблочного пирога, что люди здороваются первыми, – это просто правила хорошего тона. Впрочем, и ньюфы придерживались здравой точки зрения, что только полный дурак не будет польщён знакомством с ньюфом.

В Париже – праздник – каждое лето, будто лето в первый раз, как мне сегодня сказал из Москвы paslen.

И правда – в первый раз – по нижним набережным валяется народ, качаются в воде водоросли. Утки смотрят на людей не как на узурпаторов, а вполне готовы делить общую речку. Солнце просвечивает насквозь бокалы с белым, розовым, кружки с пивом. Где-то музыка, танцы на роликах на пешеходном мосту, стада велосипедов. В Нотр Дам работы начались работы, и я уже предвкушаю, что он будет – шпиль, как новенький, точно такой – и пойдёт по нему вверх Фома Неверный с лицом Виоле-Лё-Дюка.

Перед закатом солнечные пятна на буковых стволах, на траве, – а потом за деревьями золото, как на безымянных средневековых итальянских картинах – твёрдый золотой фон, на котором тёмно-зелёным светится особенно густая в этот июнь листва.