Из колодца

А когда сегодня мы с Таней долго плыли вдоль утреннего совершенно пустого пляжа, вдоль буйков, мы всматривались в даль, пытаясь разглядеть торчащую вверх полосатую ведьминскую шляпу – каждое утро мы плыли к Таньке – рулили на её волшебную шляпу – мы с Таней заходим в камнях левей пляжа, а Танька заходила по песочку у правого пляжного края. Но не было шляпы – Танька застряла в Питере…

У Софи сегодня случилось боевое крещение – её цапнула медуза, а может, и две – в руку и в спину. Когда медуза цапает впервые – это очень сильно – со мной это случилось не в девять с половиной, а в тридцать с хвостиком. Плывёшь себе – безмятежно в маске – и вдруг – ООООО – я ещё и не понимала, что же произошло, а Софи сразу закричала – «медуза» – и тут же получила ещё и по руке от небольшой зловредной. Утверждает, что у неё был вещий сон – ей приснилось, что её укусила медуза.

Люди на берегу увидели, как я остервенело тру Софину руку песком, и к нам подскочила тётенька с раритетом – с телефонной карточкой, наверняка припасённой на именно такой случай. Позвонить по карточке неоткуда, а вот её ребром выпихивать из кожи медузные шипы куда лучше, чем песком.

Зато дома нас ждал арбуз на завтрак, и ещё Сашка нам прочитала вслух первую главу из книжки Даррелла про говорящий свёрток – и мы узнали, что Бегемот у нас не совсем бегемот – он, на самом деле, говорящий попугай, который выучился разговаривать у словаря, и у него есть важнейшие две работы – всех учить уму-разуму и раз в год проветривать слова! Так что Бегемот теперь, когда нужно сделать нам замечание, говорит: «Слово Попугая», и только после этого сообщает что-нибудь важное о наших (прежде всего моих) упущениях.

Мы тихо плелись по автостраде – в пробках, полупробках, четвертьпробках. И даже когда вдруг машины волшебно рассасывались, и неожиданно впереди вместо бампера оказывалась бегущая от нас дорога, – народ не выскакивал пробкой из бутылки с шипучкой, нет, ускорялся, конечно, но так, без страсти.

Изнемогший от карантинов народ под небом в выпуклых облаках неспешно катился к морю – машины французские, голландские, бельгийские, немецкие…

А когда мы доехали, после того, как остановились уже у самого дома в овощной лавке, порадовались старым оттуда знакомым – впрочем, очень немолодой пёс к нам не вышел, спал в тени за сарайчиком, – закупились арбузом, помидорами, персиками, после того как разгрузили машину, – я бросилась в море – Антей к земле, а я к воде – к тёплой нежнейшей средиземноморской родной воде – солёной по самое не могу, прозрачной, так что разглядывай как в лупу придонную жизнь на глубине…

А потом опять в машину и в ближайший городок с вокзалом – в наш Йер встречать Сашку с Софи и Арькой. До последней минуты мы боялись, что придёт СМС-ка об отмене рейса. Хельсинки-Осло-Ницца – вместо прямого рейса Хельсинки-Ницца, обещанного при покупке билетов, и два дня дороги с ночёвкой в Осло вместо одного, как обещалось в первой СМС-ке об изменении маршрута. Была и вторая, где один день на долёт превратился в два.

И вот уже прожит первый морской день с цикадами, рыбами, геккончиком на стене, на которого неотрывно зачарованно смотрела Таня, – нет, собаки не только не летают, как птицы, они и по стенам не ходят, как гекконы и пауки… А Гриша уже меж тем бродила по балкам, заросшим глицинией, свешивала оттуда серый хвост и белые лапы. Софи уже впервые поплавала с маской. А у Арьки маска сползла с носа на подбородок, когда мы ему попытались показать «гад морских подводный ход»

И два очевидных добрых знака – сова-сплюшка вчера ночью всё не умолкала, я заснула под её равномерное уханье, а сегодня, когда я отправилась мне встретился приветливый осьминог и лапой помахал.

Но Димка К. застрял в Израиле, и не долететь ему до Европы – нет Израиля в списке из 13, кажется, стран, откуда пускают… И за нашим столом дыра – большая такая дыра в Димкин немалый размер.

Я сегодня достала из почтового ящика посылочный мягкий свёрточек. Написано на нём было по-английски, но без обратного адреса. И развернула свёрток, недоумевая, - там оказалась футболка.

Когда Бегемот на неё поглядел, он сказал крайне опасное: "ты ж всё равно не умеешь правильно кричать". Я думаю, что если научусь (постараюсь, уроки, может, возьму). мало ему не покажется!

Кто-кто-кто прислал мне этот дивный предмет? Отзовитесь!

Я в нём сегодня уже на собрании посидела, специально комп повернула, чтоб все могли насладиться лицезрением такой красоты!

В июле в нашем лесу поспевает первая ежевика – чёрная блестящая и, с моей точки зрения, совершенно невкусная ягода. Не малина! На земле густым мохнатым слоем лежат толстые серёжки – цветы съедобных каштанов, и иван-чай тянется к небу из жёлтой ломкой от отсутствия дождей травы.

А на церковной площади нашего городка вдруг появились мощные кадки – засаженные всяким разным по самое не могу. На боку у кадок написано, что в них растёт. И последняя фраза – «Прохожий, угощайся!». Есть там рейхан – по-французски пурпурный базилик, есть решительно мне неизвестные растения, но больше всего – кустов малины! Только угощаться пока нечем, только маленькие зелёненькие ягодки.

Тем временем под Дьепом в Нормандии поселился волк. Серый. Уже около четырёх месяцев там живёт. И кушает овечек. Так что овечковладельцам выплатят компенсации. Никто не знает, собирается ли волк навеки поселиться в Нормандии, или поживёт-поживёт и дальше пойдёт щастье волчье искать.

Я с интересом почитала комментарии под этим сообщением. Волколюбы возмущённо говорят, что овечек надо пасти, а не оставлять волку на обед, а потом ещё и жаловаться – «пусть собак заведут!». Волконенавистники желают парижским волколюбам, чтоб волки поселились в Булонском лесу – радостно потирают руки при мысли о том, как волколюбы заверещат. Человек, не сказавший откуда он, сообщает, что у них вот много рысей, и никто не плачет по овечкам, потому что у них пастухи с собаками овечек хранят.

А один комментатор очень практичен: «Волк? Всем красным шапочкам скорей на карантин!»

На что другой отвечает ему: «А что делать бабушкам? Готовиться к тому, что их съедят прямо сырыми?»

#Париж #Васькиныстихи

Народу в городе не много – не мало – правильно.

Идёшь вот по Бюси, или по Сен-Мишелю – и в любимых кафе есть места. И не тесно! Не впритык. И столики отгрызли куски тротуаров – выплеснулись на улицы.

И машин тоже не много – не мало – не редкие звери, и не идут потоком – и есть чем дышать на перпендикулярной реке улице Bonaparte.

Не жарко и не холодно – солнце припекает, а ветерок холодный по спине.

Синим воздушным шариком – летний Париж. И кое-где шуршат под ногами сухие платановые листья, – чтоб memento mori, чтоб не расслаблялись.

Фонтан у Сен-Сюльписа низвергается сверкающими водопадами.

А в Нотр-Дам начались работы, и уже точно решено, что шпиль будет прежний. Стали пускать к ней на площадь, и там под носом у зелёного дяди – Шарлеманя – Карла нашего великого – выставка детских рисунков, посвящённых пожару. От четырёх до шестнадцати лет участникам. В основном, французские дети, но не только. Каждый автор назван по имени без фамилии, и сказано, откуда он. Есть какой-то парижский Vadim – небось, русского происхождения. И есть девочка из городка, название которого начинается с Pleu – значит, городок бретонский. И нарисовала она не Нотр-Дам, а типичную бретонскую церковь.

И в музее Орсэ – народу не много, не мало – так что к каждой картине можно подойти, и глядя на людей, испытываешь приятное чувство некоторой общности – как же хорошо ходить среди картин. И можно выбрать, что именно ты бы повесил у себя дома – маковое поле, Сену в Ветёе, а может быть, вокзал – рельсы блестят, паровоз дымом по-драконски пышет. А может, лодки не песке у крадущегося моря? Это если Моне. Но зелёный плывущий несфокусированный пейзаж Ренуара тоже можно. Да и от подсолнухов ван-гоговских не откажусь! А коровы – коровы – истинные музы барбизонцев – особенно Тройона.

Сидишь себе на скамеечке – оглядываешь окрестности – вот пруд – близнец эрмитажного. Идёшь из зала в зал, по дороге в окна заглядываешь – на дальнем холме сахарная Сакре-Кёр, а руку протяни – стеклянный Большой Дворец, колесо обозрения в Тюильри.

Когда, выйдя из Орсэ, мы уселись пить пиво на задворках Сен-Жермена, на тихой улочке – за столиком неподалёку оказались мужики, один усатый, другой нет, пришедшие туда из Сезанна – с той картины, где в карты режутся.

И Васькин стих медленно поворачивался, и пролетел пушистый одуванчиковый парашютик, но схватить мне его не удалось, – дразня, взмыл он вверх и дальше над улицей полетел...

***
Париж не бывает без парижан.
Петербург, или Рим
Можно увидеть торжественно пустыми,
Неважно, асфальт на площадях,
Или они заросли травой...

Есть ещё древние города,
Что на ночь даже меняют имя,
Но Париж и на миг не станет Лютецией,
Хоть волком вой!

Может он – населённей других, –
Без людей и минуты не обойдётся?
Да что там! – Не обойтись ему без сорок и собак...
Даже питерские сады можно вырезать из города
И рассматривать отдельно,
Как в телескопе, или в глубине колодца,
А здесь – ничто и ни от чего не оторвётся никак!

Многие города хочется увидеть пустыми,
Ну, хоть для разнообразия,
А с Парижем этого не случается никогда.
Потому что канун праздника всегда важней самого праздника:
За столиками тут сидят на улицах хоть в жару, хоть в холода.

Все – зрители. Все и всегда ожидают
Уличного внезапного действа. Недаром
Спектакль без начал, без концов идёт и идёт...
Смена картин бесконечна –
По проезжей, или по тротуарам
Хоть клошар, хоть ролс-ройс,
Хоть целующаяся пара,
Хоть букинист, или цирковой ослик –
Кто-нибудь да пройдёт!

Вот и Карл Великий верхом. Два рыцаря пеших рядом -
Оливье с секирой и Роланд с мечом по имени Дюрандаль...
Весенние, ещё медные, тополя кажутся вечным садом,
А минутность бумажных корабликов Сена уносит вдаль...

Кто-то встаёт, кто-то садится... Столики не пустуют,
С каждым мигом сменяют зрителей и набережная, и бульвар.
И беспрестанным припевом стукаются о мостовую
Эхом у каждого кафе: « Бонсуар», « Бонсуар»...

Да, если постараться, можно увидеть пустыми,
Величественными силуэтами многие города,
Даже такие, которые втайне на ночь сменяют имя,
Только с Парижем этого не случается никогда.

- В следующей жизни я стану путешественником – сказала Люська, наша подруга из Гамбурга, глядя сверху на медленные серые волны, которые выкатывались из тумана.

- Ну, если путешественником, дык пешим – ответила я.

- Ну, конечно же пешим – подхватила Люська.

***
С девяти утра у меня был у меня совет по переводу третьекурсников на четвёртый. Прямо скажем, ковид деткам пошёл на пользу – коллективный разум при сдаче экзаменов в сети чаще полезен, чем вреден. Бывает, конечно, что одна и та же идиотская ошибка гуляет по десятку работ, но в целом – очевидный выигрыш. Ну, если не сдаёшь тот же файл, что твой приятель...

Сидела я на террасе, глядела одним глазом в комп, другим в сад... Все остальные гулять уехали, кроме Тани с Гришей, которые со мной остались.

Совет закончился раньше, чем мы думали – слава ковиду – сказала итальянка Луиза – куратор курса...

Вечером у нас ужинали наши хозяева, Мари-Этьен с Роже, и я считала, что погулять я не успею, – потому что пирожки с зелёным луком хотела после совета успеть испечь.

И вот же – образовалась пара часов! Мы с Таней пошли почти куда глаза глядят – из дома по дороге – мимо коров, через луг и лес, на взгорок, откуда море видно, мимо ромашковой поляны, через деревеньку, где нас радостно облаяли весёлые лопоухие лабрадорчатые собаки...

Нырнули в глубокую балку, вынырнули... Ну, конечно, не совсем честно про куда глаза глядят – в телефоне ж карты-двухсотпятидесятиметровки.

Шли – Таня носом в траву, потом носом в ручей, – шли-песни пели-стихи читали – шли и шли...

Стать в будущей жизни путешественником? На том свете у собак, вероятно, отрастают крылья, и они наконец осуществляют заветную мечту Катерины – летают как птицы ангелами по небу.

- Правда – сказала я Тане – некоторых собак берут в ад чертям помогать, на сковородках грешников переворачивать, чтоб не подгорели.

А если вдруг удастся избежать зажарки – то тогда пойдёшь себе по дороге, – то по лесу, то через луг, то море, то река, то озеро, времена года меняются, а ты себе идёшь, обязательно с собакой. Как без неё? И в рюкзачке лёгком скатерть самобранка, наверно, – не тащить же продукты.
Вопрос с одеждой ещё как-то надо решить.

Идёшь себе – метёлки срываешь, в петушка-или-курочку играешь, собака бежит рядом...

Начинаешь, конечно, обрастать хозяйством – кот в котомке за плечами, ослик рядом идёт, чертополох жуёт.

- Где наш Васька? – спросила я у Тани. Посмотрела на часы. Повернули мы в обратный путь.

Под сеющим дождиком в городке Фрет, или, может, в деревне Фрет – я всегда затрудняюсь в определении – вот если церковь, рынок, несколько кафе – уже, конечно, городок, а если одно кафе и церковь – что это? Хутор – это когда ни церкви, ни магазинчика, ни кафе... Впрочем, в деревне тоже может не быть ни кафе, ни магазина, разве что автолавка утром приедет, погудит на всю округу – сбегайтесь люди добрые.

Во Фрете под сеющим дождиком с причала ловили рыбку, закидывая в серое море блесну.

На тамошнем пляже, обращённым в пролив, отделяющий наш полуостров от северного, того, где Брест, под ногами хрустят крабовые панцыри, полным-полно устричных раковин, –здоровенные чайки ссорились из дохлой немаленькой рыбины, и задумчиво глядели в крупный мокрый песок цапли.

Так вот да – ловили рыбу, при нас леска задёргались и чёрная девчонка вытащила скумбрию, бросила её в ведро, где уже болтались две других.

Скумбрию я, плавая с маской, ни разу не встречала...

А в голове вертелся стих, который у Васьки вдруг сочинился через много лет после того, как он побывал в Эльсиноре...

Под эспланадой, где призрак разгуливал,
Ловят на удочки камбалу.
Пахнет сосной и тмином на улицах
Датского берега тут на углу
Швеции с Данией.

Лебеди в море
Качаются, молчаливые, скромные,
Клювы пачкают (думают, что моют),
Их гоняют дизели разных паромов,
Дым солярки ложится на скалы тёмные...

Балтика справа, а Северное - в другую сторону:
Вода остается водой, и землей - земля,
И Офелия занята, как всегда, вздором:
Бредёт за травками в перепаханные поля...

Мы тогда в Сильвию Плат были полностью погружены... И стих, конечно, очень из Плат выплыл...

Над садом пролетела мелкая белая цапля. Никакое не событие. И вчера пролетела и вот сейчас, сию минуту. Вроде и белая цапля – морская птица, но нет в её полёте чайковости – летит совсем как сухопутная цапля.

А чайки – в их полёте волна видна. И какая же белизна на фоне чёрных туч – белой цапле этой морской выбеленной белизны, в которой обломки кораблекрушений, не достичь ни за что.

Лиса, которую только Сенька успел увидеть, приходила на коровье поле, когда коровы уже ушли спать в светлой начинающейся ночи. Впрочем, возможно с ней встретилась взглядом Гриша – очень уж она была возбуждена и напугана, когда мы вернулись вечером домой. А может, всего лишь с соседской кошкой, просочившейся под наш забор, повстречалась Гриша.

Мне-то повезло всего лишь глянуть в изрытых в хлам дюнах на крольчищу размером с зайчищу. У Тани, солидной собаки семи с половиной лет от роду, крышу щенячески снесло в этих дюнах, – брала след, неслась, только и орали, и свистали мы: Таня, Таня...

А часть нор огромные – казалось, и лисам не нужны такие норы – прям для волков норы! Может, это были дюны, где обедающие живут вместе с обедуемыми? Но почему обедуемые не переехали?

Никто не ближе к вечности, чем собаки в их короткой вместительной собачьей жизни. Вот и несётся собака за мячиком, за палкой по отливному песчаному пляжу. Где скачут блохами мелкие креветочные, где зарываются в песок крабики.

Впрочем, и пляж, где этим июнем особенно гигантские приливы – почти 7 метров – шутка ли – и он про вечность. И нежный коровий мык. И даже съезжающий вниз на доске с волны, как со снежной горки на ногах, не падая, – и он по касательной её трогает.

Ну, а ещё – зайти в воду и глядеть, как крадутся волны, как поднимаются их спины, и как кричат они, обваливаясь на дно, и шипят, докатившись до берега.

Вышли мы из моря, в море и уплывём китами, а кто и дельфинами. Вот ещё б фонтан научиться как следует пускать!

В новостях – всюду жарища, кроме побережий, что океанских, что Средиземных, что всяких там северных!

По всей стране за тридцать, жарища, а у нас в Бретани, как водится, 25-26. И вода тёплая!

Но вот пока сидим за компами – четыре человека, четыре работы, две собаки спят, одна кошка по саду гуляет – в море, в море – ни в какую не в Москву.

Когда я сижу на террасе, то даже когда гляжу на экран, каким-то образом кроны под ветром, кусты – зеленью лезут в глаза, а уж стОит на минуту взгляд отвести от монитора, как плещет разноцветье – розами, лавандой, маками...

Стёкла я раздвинула – так что лёгкий ветер тычется в ноги. И бычки с поля за забором иногда что-то говорят густыми басовыми голосами.

А если оторваться на минуту – выбрать кадр – не чтоб снимать, нет, чтоб вглядеться – тут-то и понимаешь – вот так работать – это будто твой рабочий кабинет перенесли в зал в Орсэ – нет, даже ещё лучше. Ведь в зале – ни ветра, ни мычанья.