Из колодца

Надеюсь, что это последняя шутка уходящего года. Вчера обнаружилось, что пропал интернет, что какая-то проблема с fibre optique. Я, естественно, подключилась через телефон, но он помедленней будет, и 4G иногда почему-то пропадают.

Добралась до Оранжа. Честно прислали техника сегодня. Увы, в квартире он поломок не нашёл. Надо искать в шкафу на лестничной клетке. А шкаф заперт. А консьерж в отпуску до понедельника, и заместителю то ли не оставил ключей, то ли заместитель не может их найти.
Вот так вот. Все - ну, там домоуправление, управляющее хрен знает сколькими домами, оранжевый техник, оранжевый менеджер милы и любезны, и очень хотят помочь - но шкаф закрыт, а заместитель, мягко говоря, малосообразителен - впрочем, уехавший на каникулы, вероятно тоже. В общем, я сказала, что как-нибудь уж доживу до понедельника с телефонным интернетом - уж так тётенька из домоуправления расстраивалась...

Но вот сейчас он медленный. Я хотела фотки запостить. Не получается. Привыкли мы к ахринительным скоростям.

Мы вернулись из Прованса, – должны были в субботу – а вышло, что сегодня.

Двадцатый год на своём последнем издыхании уморил нашу машину – она безвременно скончалась всего в десять машинных нестарых лет. Может быть, она угасла без особых мучений – кто может знать, что испытывают железные машины – наверно, где-нибудь в ней образовалась дыра, и бензин стал затекать в масло… И машинный доктор из гаража Рено сказал, что нету смысла бендяжку мучить. И её постоянный медонский доктор по имени Антонио позвонил незнакомому доктору, чтоб понять, что происходит, и в результате разговора согласился с ним, что настаивать не нужно.

Наша добрая лупоглазая машина, кенга по имени Буся Исаковна, в честь милейшей добрейшей тётеньки, работавшей с мамой в бухгалтерии Мариинки. Когда тётенька впервые пришла на работу и представилась, все услышали Пуся Исаковна, так уж ей это имя подходило.

До нас с Бегемотом машина жила у Гринов (green_fr и sasmok) и звали её иначе, как-то плохо произносимо, с двумя буквами B и Z, из её номера. Так что я её переназвала – Буся Исаковна – самое подходящее имя для поместительной приветливой лупоглазой машины.

На мои слова, что ездит она теперь по райским кущам, фарами всяческим русалкам на ветвях подмигивает, Бегемот сказал, что вряд ли – что отправят её под пресс.

И сегодня в гараже, где её выписали из живых, я посмотрела на неё, и она на меня жалобным своим лупоглазием. И мы уехали на машине предоставленной страховкой.

А начиналось всё невинно – загорелся огонёк, которому гореть не должно, и сообщил что-то невинное – плохое качество воздуха. Потом она начала спотыкаться время от времени на низких скоростях. Потом в ней поменяли свечи, но механик, который это сделал, знакомый Франсуа, остался недоволен – как-то она продолжала неважно себя вести, хоть огонёк и не загорался. Времени делать ещё что-нибудь уже не было. Надо было уезжать, в воскресенье к Франсуа, в наш домик, должны были приехать другие люди, тоже «завсегдатаи».

В субботу утром, когда мы полностью загрузились, Гриша и Таня заняли свои места, Буся Исаковна не завелась. Приехал тот механик, что свечи менял, часа три он, Франсуа и Бегемот пытались Бусю оживить, но она только кряхтела. Пришлось звонить в страховку, чтоб прислали увозильщика. Уволокли Бусю в гараж, закрытый до понедельника.

Франсуа позвонил людям, которые должны были приехать в воскресенье, в надежде, что они смогут перенести свой приезд на пару дней. Люди были очень милы, сказали, что для них никакой нет проблемы в том, чтоб приехать чуть позже…

И вот… Теперь машину покупать… искать, выбирать – беееее – до чего вообще противное дело что бы то ни было покупать-выбирать.

А Бусе – под пресс, выходит, – не жить в лесу с кентаврами, как той машинке, которая Гарри и Рона выручила.

Всегда после возвращения из прекрасных мест Гриша некоторое время проводит в своей котиной переноске, – ложится спать в купейном вагоне, проводница чайку принесёт, заснёшь, а утром – приехали на станцию Вылезайка, где сосны, дубы, птички, ящерицы, где когти натачиваются о стволы – где правильная котиная жизнь. Сегодня она превзошла своё обычное. Вышла из переноски-поела-попила-пописала, – и опять туда – и лапой дверь за собой закрыла – везите меня обратно!

Фоток, ну, не гора, но много. Наверно, я ещё их помещу, потому что жалко, чтоб пылились на диске просто так...

Завтра в Париж. Напоследок сбегали на холмик в десяти минутах от дома.

Никогда бы не подумала, что закаты над виноградниками сродни морским.











( Collapse )

Как-то Машка, глядя на какие-то синенькие цветочки в Провансе (и она, и я забыли, на какие именно) сказала, что в разных широтах есть очень похожие по виду издали растения, будто парные, – на синенький цветочек на Карельском приходится кто-нибудь похожий синенький в Провансе, или в Италии.

Не обязательно даже, чтоб «парные» жили далеко друг от друга, как вчера я узнала, когда мы вскарабкались на горку и оказались, как в самолёте, над облаками – очень разными небесными зверушками и даже солидными зверями. На гребне на краю леса растёт дрок, похожий на мимозу, – такие же цыпляче-жёлтые ветки. Мимоза в Провансе южней, ближе к морю, – а в здешних посуровей горках, где в январе-феврале и снег на яркую зелень падает нередко, и сразу не тает, – вместо мимозы дрок.

Кажется, за два месяца без пяти дней, которые мы тут живём, сегодня был самый смурной день, когда сожравшая верхушки горок серая небесная пелена улеглась на виноградники, на дубы, на оливковые рощи. Мы часа четыре бродили среди них – то плавно вверх, то плавно вниз по узким дорожкам. Иногда проходили мимо виноградника, где неспешно бродил по рядам человек то в надвинутом капюшоне, то в шерстяной шапочке с помпоном, и обрезал лозы – не абы как – не механически. Задумчивая одинокая работа. И именно сегодня я ближе всего подошла к этому моему постоянно свербящему сонному – узкая дорога – да, мимо виноградников и оливковых рощ, мимо лесов и полей, и я иду, иду, иду – и все мои собаки рядом – фокс Васька, ньюфихи Нюша и Катя, и вот Таня.

Сегодня ночью со мной произошло два никак не связанных события.


***
Декабрьским холодным днём я шла по аллее вдоль леса в Медоне, по той, что в трёх минутах от дома. Прошла мимо цветущего куста, не обратив на него особого внимания. Остановилась, пошла обратно к нему – это цвела густая лиловая сирень.

***
Утром я ждала Бегемота на углу моего переулка и большой улицы, там, где обычно он меня подбирает в машину, когда у него утренние занятия, и я еду с ним на работу.

Бегемот подъехал, я влезла на пассажирское сиденье и увидела, что Бегемот в одних трусах.

- Бегемот, ты с ума сошёл студентам лекцию в трусах читать!
- Футболка у меня с собой – ответил Бегемот.

Я заставила его остановиться и надеть футболку. По дороге я думала, что оно, конечно, в футболке лучше, чем без, но всё ж в трусах как-то неудобно, всё ж трусы не совсем шорты.

И тут меня осенило – что я за идиотка, занятия-то в сети! Какая разница, что снизу-то надето!

***
Бабушка моя, баба Роза, однажды пошла на работу без юбки, но спохватилась в нашем дворе-колодце. Обратно вернулась. По нынешним временам ничто б ей не помешало проследовать дальше, на работу без юбки – рейтузы и комбинашка – в чём проблема? А уж если в сети – хоть без трусов!

Неподалёку от нас по дороге в Турдэг есть довольно большой участок земли без всякого на нём дома – за старыми железными воротами, за сетчатым забором. Участок делится на две части, точней, на две рощи – оливковую и дубовую, из молодых дубков.

Мы всё удивлялись растрёпанности этого огороженного куска земли, – оливки вот не собраны. У соседей разве что отдельные ягодки на ветках висят, а тут деревья усыпаны – зелёными, в основном, оливками, но кое-где чёрные, созревшие, на той же ветке.

Я, проходя мимо, вечно вспоминала «только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она». И удивлялась толпе молодых дубков за забором. Что они там делают?

И вот сегодня старые кривые ворота оказались распахнуты настежь. На участке стояла машина, а чуть поодаль возле дубовой рощицы человек с собакой. Вдруг собака бросилась под дуб и начала остервенело рыть, взбрасывая вверх комья земли. Собачий человек вместо того, чтоб сказать своему зверю, что всё ж собака не свинья и не крот, как я Тане говорю, с некоторым трудом наклонился, потом на корточки присел – не так ему это было просто – кряжистому, немолодому. Ну, ещё до того, как он полез в вырытую яму, всё стало ясно – трюфели! Собака, белая овечка – бедлингтон-терьер –выучена трюфели искать, и дубовая роща на участке для этого – для трюфелей. Как раз недавно Франсуа нам рассказывал, что нынче умеют подсаживать трюфели под дубы. Франсуа – провансальский патриот – утверждает, что в Провансе трюфелей побольше будет, чем в Дордони.

Вытащенный из ямки под дубом трюфель издали было, конечно, не разглядеть – мужик спрятал его в карман изгвазданной защитного цвета куртки. А из другого кармана вынул заслуженное собачье награжденье.

***
Неделю назад Франсуа накормил нас провансальским ужином. Сначала оливки всех видов и мастей, помидорная икра, невероятно вкусная. На мои слова до того, как я её попробовала, такая же ли она, как итальянская, Франсуа тут же возразил – нет, она провансальская, травы всюду разные. Оливковая икра из чёрных оливок тоже на столе была, конечно. Потом омлет с трюфелями, причём трюфелей в этом омлете было по-настоящему много, я их впервые распробовала. После омлета я решила, что мы теперь приступим к испечённому мной вроде-как-штруделю. Но оказалось, что омлет, оливки и прочее – закуска – главное блюдо впереди.

Когда по свежим следам я рассказывала про провансальский ужин Гастерее, она воскликнула, – «ну, не pieds et paquets всё-таки!» – они самые – бараньи ножки с бараньими потрохами. Очень ироничный Франсуа глянул на нас и сказал, что надеется, что мы потроха едим – хотелось ему нас угостить самым что ни на есть древним провансальским блюдом. Я очень неуверенно сказала, что один раз в жизни их ела, – сто лет назад на флорентийском рынке – они были очень горячие и очень наперченные, а на улице был ледяной декабрь.

В общем, страшно мне стало – я вспомнила Херриота, как ему пришлось есть несъедобное для него сало, чтоб не обидеть крестьян, у которых он лечил корову. И как он это сало намазывал острейшим чатни, чтоб забить мерзостный вкус жира. Но удивительным образом бараньи лапки и пакетики из потрохов в помидорном соусе оказались совершенно съедобными – не вонючими – кто бы мог подумать!

Ну, дальше были сыры – видов десять, и только после сыров до моего штруделя очередь дошла.

Запивали мы всё это вперемежку розовым и красным. И Франсуа приговаривал, что это прекрасное розовое пить надо в мае. Дело в том, что в вино для того, чтоб оно хранилось, добавляют сульфиты, а это розовое без них. Поэтому время расцвета у такого бессульфитного вина совсем короткое. Франсуа утверждает, что он по вкусу чувствует присутствие сульфитов, и что они ему мешают. Любопытно, кстати, что виноград тут не делится на винный и столовый. И провансальское розовое из того самого винограда, который Франсуа нам приносит, и который на многих виноградниках недособран.

Завершилось гортанобесие мирабелевым самогоном – eau-de-vie, 53-х градусной совершенно прозрачной хренью с очень фруктовым вкусом. Мирабелевку ему поставляют кузены, которые хозяйствуют в Лотарингии. Его мама из Лотарингии, дед там держал молочную ферму.

Мама выучилась на фармацевта, купила в Турдэге аптеку (не слишком было дорого это в пятидесятых, даже от дедушкиной помощи она гордо отказалась), потом вышла замуж за его отца, который тогда в Провансе гидростанции строил. Потом уехали они в Париж, но через несколько лет вернулись, и мама в своей аптеке в общей сложности проработала сорок лет. И когда в десять лет Франсуа сказал, что будет крестьянином, в ответ он услышал: будь кем хочешь, но изволь получить образование. Ну, он и выучился в марсельской очень даже известной инженерной агрономической школе.

Удивительным образом после смеси вин, запитой самогонкой, головы у нас наутро не болели, работалось совершенно нормально.

***
Утром в перерыве между занятиями и совещаниями я сходила в Турдэг за хлебом и ёлочными шариками. В Рождество мы тут будем, а дальше, увы, 26-го придётся уехать – к Франсуа приезжают ещё одни завсегдатаи – как и мы собирались весной, но карантин, – перенесли на зимние каникулы.

В Турдэге разного роста ёлки и туи слегка украшены дождиком, и шарики покачиваются на ветках. Очень славный рынок на главной площади – из не местного –апельсины из Португалии и лисички из Пиренеев. А вчера в овощном магазине я видела рыжики – любимый местный гриб, едят его с оливковым маслом, и называется он по-местному sanguin – кровавый.

***
Я получила ответ, откуда здесь столько людей говорит с парижским прононсом – тут в соседней деревне большой исследовательский центр комитета по атомной энергии. По словам Франсуа 3000 человек в общей сложности там работает. Ну, и собственно родной Сезанновский город Экс километрах в сорока, наверно. А там много всякого-разного.

***
Надо решить, кого вместо ёлки шариками украсить – то ли розмарин, то ли ветку оливы, то ли усыпанные красными и рыжими ягодами ветки пираканты. А можно поставить в вазу смесь – ветку розмарина, ветку оливы и пару веток пираканты.

Шарики простенькие, маленькие, из папье-маше, вручную раскрашенные...

Холодает. Иней утром на траве. Днём воздух холодный, а солнце горячее - и я даже вспомнила март на озёрах на Карельском, - когда на замёрзшем озере из воткнутых под углом в снег лыж получался отличный шезлонг, и стянув свитер, затаившись в тёплом себе, подогретом солнцем снаружи, жмурился и подставлял солнцу нос и плечи.


Наше здешнее холодно - 13 градусов днём вместо двадцати.

И всё равно ещё удаётся часа два поработать на улице возле тёплой стенки дома.

Виноградники постепенно облетают, а на весеннем лугу возле дома почему-то всё больше распускается бепых крестоцветных – белой сурепки, и всё сильней от луга этого медовый запах.
***
Вот так было дней десять назад











( Collapse )

У нас тут поблизости два городка – Pertuis и La Tour d’Aigues. Они в разные стороны – до Пертюиса километров 7, и это почти что город – множество улиц, два больших супермаркета, ещё всякие магазины, – цивилизация! А Лятурдэг городом особо не назовёшь, хотя тоже вот почта, например, есть. До него километра три по лесной дорожке.

Шли мы вчера с Таней в сторону Лятурдэга, а навстречу нам велосипедист, немолодой мужик. Увидел Таню, слез с велосипеда, чтоб поздороваться. И сказал нам, что каждый день волею посылающей его жены ездит он из Пертюиса в Лятурдэг в булочную, потому что такая уж она там замечательная. Я спросила, которая из двух. Выяснилось, что булочных не две, а три, и эта прекрасная булочная совершенно мне незнакома. Мужик очень тщательно объяснил, как её найти – от церкви налево, потом направо...

- Знаете, в Кюкюроне построили печку старых времён, вот прямо как в 18-ом веке, и в ней хлеб пекут, но всё равно в Лятурдэге в этой булочной не хуже, может, даже лучше.

Кюкюрон – очень славная деревня километрах в десяти от нас. Там кооперативный приёмный пункт, куда оливки сдают, и мы там пару лет назад заворожённо смотрели на огромную бочку, почти заполненную сырыми оливками

Сегодня я решила воспользоваться советом вчерашнего велосипедиста и сходила в волшебную булочную. Хлеб там изысканный – из смеси всяких злаков с разными зерновыми добавками. Придя из Лятурдэга, села на улице работать за пластиковый стол. Франсуа всё обещает похолодание, но сегодня опять было безветренно, градусов 20, а на солнце дык и просто жарко. И небо – эта вот натянутая синева, глубокая насыщенная – провансальская-итальянская синева. Но ночью всё стынет, кажется, если звезду попробуешь лизнуть в чёрном небе, то язык прилипнет, как к мелаллу на морозе

Утром после кофе – не то, чтоб очень рано, но десяти ещё не было, мы с Таней и с Бегемотом пробежались недалеко от дома. И вот же – лунная ночь – это когда блестит монетка, оброненная на мосту, а солнечное утро – это когда сияет и слепит вся в каплях воды трава посреди дорожки по краю поля.

Проходя по Лятурдэгу, рассмативая самые разные объявления – про концерт классической музыки в церкви, про спортивные танцы и просто танцы, про походы выходного дня, про уроки гитары, про психологическую помощь и даже про музей (надо же, я и не знала!), я подумала, что места, куда мы ездим на каникулы, вне сезона живут себе и в ус не дуют. Вот Лятурдэг – с двумя винными кооперативными магазинами, с одним не-винным – где сырое молоко из ближних Альп, тут-то коровы не живут, только овцы с козами. Фрукты-овощи здешние – хурма, груши, яблоки, виноград, а мандаринов с лимонами не продают – не растут.

А бывают ведь городки, через которые едешь на машине и думаешь – мёртвое, и как тут люди живут. Мёртвые некрасивые.

Я вот подумала – ограничиваясь французской провинцией – вроде бы, жизнь – там, где красота. При этом на туристах прожить нельзя, сезон всюду короткий.

А здесь, скажем, и вовсе туристов мало – тут заповедник, очень мало жилья под сдачу, и – не горы, не море, не особые какие-нибудь замки… Просто красота, от которой то горло сжимается, то хочется вприпрыжку бежать и песни петь.

То ли и в самом деле, издавна людьми обживалась красота, и уже дальше, обжитая, продолжала она жить, давая людям разные занятия… А отчасти, может, там, где издавна земля обживалась, много где красота возникла?

Ну, конечно, все эти рассуждения за уши притянуты. Шартрский собор встаёт из чиста поля, особой красоты вокруг нет, так что всегда разочаровывает взгляд с колокольни, или из садика за собором на холме. Милый городок Шартр – да, а дальше – невнятно, никак…

Моя завиральная идея – вот как привлечь людей в места, где жить не хочется – ну, врачей, учителей? Зарплата, условия жизни – это ясно. Но, конечно, не передвинешь деревню к морю, или к подножью горы, или в холмы, – в красоту…

На нашем раньше шахтёрском севере пытаются превращать терриконы в сады… Я, проезжая, радуюсь… Но всё равно красиво не очень-то получается…

Вечером, перед закатом, невозможно не оторваться от компа и не выйти хоть на чуть-чуть за дверь.

Если нет ничего срочного, мы с Таней поднимаемся по аллее к верхнему винограднику – оттуда много неба, городок Tour d’Aigues внизу за соснами и дубами.

А если время поджимает, если работы ещё много, мы выходим на поляну перед домом, заросшую какими-то белыми крестоцветными. Совершенно белая ноябрьская поляна кажется весенней.

Когда мы возвращаемся домой, загораются немногочисленные огоньки на холмах.

***
Сильвия Плат в Васькином исполнении – из тех стихов, с которыми с особой любовью мы возились.

Она его написала после того, как с Тедом Хьюзом они отпрваились поглядеть на дом, в котором сёстры Бронте много в детстве бывали – тот самый, откуда Wuthering heights, – по-русски превратившиеся в "Грозовой перевал".

ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ

Горизонты, неровные, опрокинутые,
Окружают меня как вязанки хвороста:
Только чиркнуть спичкой – и можно б согреться!
Их тонкие линии вот-вот раскалят воздух
До ярко-оранжевого света.
Ими скреплённая даль пустая
Должна бы испариться, утяжеляя
Бледное небо. Но горизонты тают,
Как обещания, пока я шагаю
К ним...
Тут жизнь состоит из одних
Травинок, да овечьих сердец. А ветер
Льётся как судьба, наклонив
В одну сторону всё, что есть на свете.
Он пытается у меня из сердца
Всё тепло выдуть, всю меня захолодить.
А стоит внимательно в вереск вглядеться,
Станет ясно: он хочет
Оплести мои кости и побелить...

Овцы-то знают, где живут! Бесконечные годы
Эти грязные шерстяные облачка
Пасутся спокойно, серые, как погода...
Погружаюсь в черноту овечьего зрачка –
Я – словно посланное в пространство сообщенье,
Глупое, как эти животные, обступившие меня,
Эти переодетые бабушки, желтозубые, в париках,
Густо и жёстко мекающие
Над лужами в разъезженных колеях.
Подхожу – вода прозрачна, как одиночество,
Протекающее сквозь пальцы,
А ступеньки – от одной полосы травы до другой.
Люди? Только ветру обрывки слов вспоминаются,
И он повторяет их,
то жалуясь, то беседуя сам с собой...

"Тёмный камень, тёмный камень..." -
бормочет ветер печально,
А небу одна опора – я. Ведь тут
Только я, только я одна вертикальна,
Да травинки, что качая рассеянно головами,
в ужасе темноты ждут.
А в узких долинах, чёрных, как раскрытые кошельки,
Монетками поблескивают далёких домиков огоньки.

Уффффф! "Make America normal again" - как написано на бейсболках активистов.

Кажется, первый уффф за долгое время.