Из колодца

Арька спросил, а почему все здешние плохие вещи – медузы, мистраль, а ещё морской ёж начинаются на букву « м ».

Меня тоже этот вопрос волновал когда-то. И в самом деле, почему? Правда, пришлось Арьку разочаровать – морской ёж по-французски вовсе не на «м ».

***
Софи с Арькой вчера впервые отправились в байдарочное путешествие (не очень длинное, но ведь первое!).

Сначала мы хотели взять одну трёхместную байдарку, так чтоб мы вдвоём с Маринкой гребли, а дети сидели в середине и не рыпались. Но потом решили, что это очень глупо – лучше взять две двухместных, и чтоб дети тоже гребли. Так что Маринка поплыла с Софи, а я с Арькой.
И надо сказать, дети гребли – с усердием и успехом (два слова на букву «у»). Мы с Арькой даже временами гребли по очереди. И ещё он работал вперёдсмотрящим и сообщал, что у нас прямо по борту, слева по борту и справа по борту.

Мы выплыли из нашей бухты, проплыли между крошечным каменистым вполне необитаемым островком и мысом, потом доплыли до следующего мыса и его обогнули, и в конце концов добрались до крошечного пляжа между огромных скал. Там мы высадились, съели провиант – куда ж без провианта! – немного поизучали жизнь актиний, выкупались в очень тёплой, как в ванне, воде, и отправились в обратный путь. Возвращаясь, мы оплыли каменистый островок, убедились, что Робинзону Крузо там бы не понравилось, не живут там козы, не растут деревья – одни камни!



Фотки получились преотвратные, потому что аппарат в водонепроницаемом чехле сразу почти разрядился, и к тому же я не стёрла капель с пластика, защищающего объектив, Маринкин телефон, который с собой у нас был на случай кораблекрушения, на солнце тоже, как выяснилось, снимает посредственно.











( Collapse )

На следующий день после хожденья по снегу на «ракетках», или как там эти снежные лапти по-русски называются, ноги сгибаются с некоторым усилием.

В пятницу вечером мы с Бегемотом и с Таней доехали из Парижа в Дижон, а в субботу очень неранним утром Колька повёз нас всех в Jura, в городок Morbier, столицу славного полумягкого сыра с синей рокфористой полоской посредине.

Поутру в Дижоне в балконное окно до полу виднелись мерзковатые тучи, но когда Колька, поглядев на улицу внимательней меня, сказал, что пошёл дождь, я возмутилась: не обещали нам дождя, может, это и не дождь вовсе.

Ну да – сказал Колька – наверно, это просто вода с неба.

Под этой водой с неба мы сели в машину и поехали, – поверить, что через полтора часа мы приедем к снегу, а вода с неба просто прекратится, даже не превратившись в снегопад, было довольно трудно.

Однако так и случилось. Вдруг, когда мы свернули с автострады, проехали мимо рыжего бурного ручья и стали заметно подниматься в горку, среди ёлок по краям дороги появились снежные острова. А когда ещё выше расступился лес, по краям дороги неожиданно оказались снежные поля.

Снега было больше, чем в прошлом году, впрочем, год назад мы ездили на исчезающий снег в самом конце февраля.

Юлька с Колькой катаются уже третий викенд и, благодаря лыжам, они совершили важное филологическое открытие: узнали правду про медведя на липовой ноге.

Скрылы-скрылы – так разговаривают лыжи на снегу – медведь был не одноногий – не на липовой ноге, на берёзовой клюке – это был медведь на липовых лыжах с берёзовыми палками.

И в самом деле, что медведю стоит берёзовую палку вырвать.

Ребята встали на лыжи и убежали, Таня на лапы, а мы с Бегемотом приторочили к ботинкам ракетки, и пошли мы с Таней втроём в лес – через поле, мимо дома, где живёт уже знакомая огромная пиренейская собака, – она выбежала к нам поздороваться на громадных лапах, которыми очень удобно прыгать по снегу.

По слегка пересечённой местности за три с четвертью часа мы прошли всего лишь 7, 5 километров. За это время ребята на лыжах пробежали 18.

Но на лыжах – никак – собак нельзя на лыжню, а оставить Таню без снежного щастья – неееее, не могу я.

Таня носилась, обегала ёлки, проваливаясь по пузо, нисколько от
этого не огорчаясь, заскакивала на пупыри, чтоб оглядеть окрестности, засовывала нос в снежные дыры, подпрыгивала, нюхала и, конечно же, ловила невидимых миру снежных мышей. Только ни одной не поймала.

На ракетках идёшь себе – скрылы-скрылы – задумчиво бредёшь – среди ёлок, –поднимаешься-спускаешься, опять поднимаешься, на край снежного поля выходишь, за ним опять ёлки на холмах, а посредине поля одинокое голое дерево.

В пятницу мы ещё надеялись встать на снег в час дня, но, конечно же, мы доехали до места только к двум и встали на лыжи-ракетки-лапы в полтретьего. Без четверти шесть в предзакатном облачном свете мы вернулись к парковке. Быстро в кафе «Медвежонок» выпили кто чаю с лимоном, кто горячего вина, и даже успели в большой фермерский сырный магазин, где народ скопился в немалую очередь – всем хочется местного сыра.

Как только мы выехали на автостраду, вода опять полилась с неба, а потом мы вдруг увидели, что не вода, – а снег.

Утром под вполне весенним солнцем от снега не осталось и следа, да и вообще вишнёвое дерево, под которым стояла машина, собралось распускаться.

Пока мы пили кофе и лениво собирались, Таня успела насладиться балконными окнами – она уселась на попу и глядела во двор. Там всё время что-то происходило – конечно же, самое важное происшествие был выход во двор огромного чёрного кота.

У кота был хвост трубой, шёл он вальяжно, неспешно, Таню за окном верхнего этажа заметить он не мог, но Таня-то видела его. И тогда проявились неизвестные доселе Танины таланты: она, оказывается, создана, чтоб петь в опере. Причём на разные голоса – иногда, вроде контральто, ан нет – контр-тенор!

Как тут не вспомнить о том, что в Мариинке, тогда в Кировском театре, в незапамятные времена семидесятых годов прошлого века одному певцу выдали премию с формулировкой в приказе «за то, что пел не своим голосом». Кажется, пьяный Демон свалился со скалы, сломал руку, и его пришлось срочно подменить, – и тут уж своим-не своим – без разницы.

Таня определённо может петь не своим голосом, не прикладывая особых усилий!

Когда же во дворе появилась маленькая беленькая собачка со своим мужиком, Таня их (мужика с собачкой) пения не удостоила, а только банального лая. И то сказать, – чёрный кот важней!

В час с хвостиком мы на этот раз не втроём, а вчетвером с Юлькой, сели в машину, и в половине пятого были уже дома.

Из вечера на Средиземном море – в вечер на даче в Усть-Нарве, в вечер у Трифонова на реке за троллейбусным кругом, там, где давно уже Москва, – звук упругого удара теннисной ракетки о мячик, – или пусть бадминтонной о волан, или хоть ладони о волейбольный мяч…

Самый летний, самый дачный звук…

Дальние страны – это где мы не были, или где были и не полюбили. А как полюбишь – так сразу оказывается, что руку протянуть… От мелкого бледного залива к Средиземному морю, от тех сосен к этим…

В наших средних широтах в зимних сообщениях о погоде всегда говорят, на какой высоте выпал снег – вчера снежило – мне очень нравятся эти французские глаголы – дождить, снежить – вчера снежило на тысяче метров, а сегодня на семистах, и завтра заснежит даже на равнине...

Я, зимоненавистница, в последний раз была в горах зимой в 87-ом, когда мы жили с Джейком в Анси в альпийских предгорьях. В Анси на 400-стах метрах почти никогда не снежило. А если вдруг снег выпадал, так не лежал... Но до снега было рукой подать – заехать на 1000 метров – по серпантину – меньше часа до вершины горки Semnoz. Или чуть подальше – часа за полтора – в массив Аравис на парковку у маленького озерца.

Мы катались на лыжах каждую субботу – Джейк, как настоящий неофит, не мог ни одной пропустить, – нет, не на горных, я на них ни разу не становилась – и потому, что трусиха, и потому, что подъёмник и спуск, и опять подъёмник и спуск, – не моё, – то ли дело через зимний лес с длинной плавной горки.

Правда, потом ведь вверх – ёлочкой – на следующую горку. Катанье в горах – с горки на горку. Нет плоских тропинок.

Мы с Васькой смеялись над мамой, которая любила ходить в нашем лесу вниз, на пруд, – если к пруду вниз – то ведь домой вверх.

Ездили мы втроём – с приятелем–аспирантом по имени Люк. Часто на его маленьком ситроенчике – две лошади – deux chevaux.

Васька эти машинки презирал, звал двумя швами и на дороге, завидев древнюю чухалку, всегда зловредничал : «эй, посторонись, а то третий шов тебе сделаю».

А чухалки были чудные – весёлые лупоглазые и вечные – их люди чинили сами – как когда–то в Союзе – полежал под машиной – и она, как новенькая, – сама пошла. И бегали они до мафусаильего автомобильного века. Та, на которой ездил Люк, была в их семье с его младенчества – на ней катались на каникулы, а потом его родители купили себе другую, и старушенция досталась Люку.

У нас-то с Джейком была толстая Лада. Джейк, когда мы приехали в Анси, хотел купить после американских мастодонтов, европейскую малютку – из тех, которых Васька несправедливо звал блядовозками, – у блядей как раз обычно пикапчики, но когда Джейк в старенькую блядовозку уселся, колени у него подтянулись к носу, так что от неё мы отказались и купили потрёпанную Ладу. Однажды на кривой горной дороге, из тех, на которых не всюду разъедешься со встречным, иногда пятиться приходится, мы встретились и разошлись с другой Ладой – владелец её высунулся из окна, чтоб победительно воскликнуть: lada passe partout.

Но на лыжах мы часто ездили на чухалке Люка, как на добром сереньком провансальском ослике – вроде того, который победил на наших с Васькой глазах в соревнованиях ослов на сельскохозяйственной выставке. Осликам надо было сначала дать себя нагрузить, потом перейти широченную арену, а потом позволить себя разгрузить. Самый маленький серенький ослик всё честно проделал, а остальные просто сошли с дистанции, – гордо сказав «фигвам!»

Лыжным утром в соседней булочной мы обязательно покупали пирожные с малиной – дополнительной вечерней радостью. Самая чудесная любимейшая прогулка была от озерца в Арависе – 20 километров вверх–вниз–через лес по кочкам – и деревня Гран Борнар, где в кафе обязательно надо boire un coup – пропустить по стаканчику, – ну, можно и сока, если вдруг нет настроения пить горячее вино. И потом на автобусе обратно к машине. И по ранней зимней темноте – к ужину, вину, горячему чаю, пирожным с малиной.

Но главное – самое волшебное в этой нашей прогулке, то, почему мы любили её больше всех остальных, был последний участок. Вдруг, всегда вдруг мы выходили из леса на открытый склон, и останавливались в предзакатном свете. Ниже нас на другой стороне долины, на противоположном склоне – деревня, и светился церковный шпиль с залетевшим на крышу петушком, и в окнах домов горело солнце. И мы себе шли по открытому склону, не торопясь, иногда уже начинало смеркаться, когда мы подходили к Гран Борнару, и зажигались первые огоньки.

Однажды уже в марте, когда в Анси вовсю цвели вишни, а на крышах спускающихся с гор машин лежал снег, мы отправились в Аравис среди недели. Снежило – густыми тёплыми хлопьями, засыпало потихоньку лыжню

Потом успокоилось, даже солнце выглянуло. Но когда мы пришли в Гран Борнар, выяснилось, что автобусы по будним дням не ходят. И мы отправились в обратный путь – вверх–вниз 20 километров. На наше счастье в марте темнеет довольно поздно, и мы доплелись до машины на закате.

С тех пор я на лыжах не каталась. Не попадали мы зимой в Альпы, и мне всегда казалось, что Ваське, который когда-то бегал на лыжах отлично, будет неприятно обнаружить, что ему это тяжело. Да и не ходил он никогда на лыжах в горах.

Два года назад и год назад мы с Бегемотом даже почти собрались, но оба раза обстоятельства были против – один раз шёл снегодождь, другой раз – не помню что.

Перед возвращением в Одессу Альбир полез в верхний стенной шкаф, где живёт сумка с вещами Димки К., Васькины разнообразные шляпы, дарёные и нами прикупленные (тропический шлем, вьетнамская...) и пустой чемодан. Сашка за ним и охотился, чтоб уложить в него свои остающиеся в Париже вещи, и из шкафа вывалились мои лыжные ботинки – совсем новенькие серенькие. Я в них почти и не ходила – мы в начале сезона брали ботинки и лыжи напрокат. А теперь, небось, и крепления устарели.

***
Лет через десять после моих альпийских негорных лыж мы с Васькой взялись за Сильвию Плат. В стихотворении «Wuthering Heights » – его пришлось перевести, как «Грозовой перевал», потому что так по-русски книжка Эмилии Бронте, по которой стих назван, называется, – где совсем не горы, не зима – там вересковые пустоши ветреной осенью, последние строчки:

Now, in valleys narrow
And black as purses, the house lights
Gleam like small change.

В Васькином исполнении:

А в узких долинах, чёрных, как раскрытые кошельки,
Монетками поблескивают далёких домиков огоньки.

– у меня перед глазами возникает горная зимняя узкая дорога, окна светятся в деревнях на склонах…

Текст VBA привожу полностью

Сегодня читал лекции для студентов в госпитале Биша на севере Парижа, куда перевели нескольких раненых после теракта, заодно обсуждали с коллегами уроки последних событий. Уроки таковы.( Collapse )


1. Надо честно признать, что службы безопасности проворонили организацию террористов. Понятно, что предвидеть было трудно, потому что организация шла из-за границы, по всей видимости, из Бельгии, оружие и взрывчатка привезены прямо на днях. Ну так бельгийская служба безопасности оказалась не на высоте.

2. Медицинские службы сработали очень достойно. Жена моего коллеги из госпиталя Биша – шеф службы переливания крови в госпитале Питье-Сальпетриер. Как она рассказывает, так называемый белый план, координирующий действие всех медслужб Парижа в чрезвычайных ситуациях, был введен в действие очень быстро, как только раздались первые взрывы. Через час он уже работал в полной мере. План включает в себя организацию и вооруженную охрану единого центра координации медпомощи, мобилизацию шести госпиталей первой линии, приготовление к мобилизации госпиталей второй линии, разворачивание подвижных пунктов сортировки и первичной помощи, организацию трасс эвакуации, взаимодействие с полицией, армией, прессой и родственниками пострадавших... в общем, там очень много ступеней. Неожиданным было то, что сразу же после сообщения о терактах многие врачи и другой медперсонал, которые не были на работе и не были вызваны, сами явились в госпитали по месту работы. Поэтому полностью хватило персонала для всех процедур, операций и т.д. Ну, о том, что были огромные очереди из желающих сдать кровь, уже много писали.

Медицинские результаты пока крайне впечатляющие. Из 352 раненых, 99 поступили в госпитали в критическом состоянии – множественные пулевые ранения, взрывные травмы. Обычная смертность таких раненых, практически агонизирующих, очень высока. После двух суток из 99 критических умерло только трое. Не знаю, как будет дальше, но пока это просто великолепный результат. Медслужбам - браво!

3. Хорошо проявили себя службы безопасности Stade de France. Как я уже писал раньше, по личным причинам я немножко знаю эту службу изнутри. Сейчас и полиция, и спортивные руководители сошлись во мнении, что целью террористов были взрывы на трибунах во время матча на глазах у миллионов телезрителей, матч Франция-Германия очень популярен. Жертвы должны были быть огромны, не только от взрыва, но и от паники на трибунах, и все это перед президентом страны. Реконструкция событий показывает, что один террорист с билетом приблизился к входу, но, увидев, что служба безопасности тщательно обыскивает всех болельщиков, не решился входить. Так эти трое в поясах смертников и бродили около стадиона, пока не взорвались, пока неясно как – сами или по сигналу извне. Здесь жертвы были минимальны.

Для спокойствия зрителей матч решили не прерывать, потому что были уверены, что на самом стадионе взрывчатки нет. Далее стояла задача эвакуации 80 тыс человек так, чтобы избежать паники, тем более, что многие зрители уже получили звонки и смски о том, что Париж и стадион атакованы. Здесь сделали очень правильный ход, разрешив болельщикам спуститься и походить по газону стадиона, пока идет медленная эвакуация. Многие это делали с удовольствием, потому что прикольно, только что здесь бегали звезды футбола, а теперь ты. Тем временем малыми порциями, без паники, все 80 тысяч были эвакуированы.

4. Телевидение показывало гнев некоторых родственников погибших, которые долго не могли ничего узнать про своих близких. Это действительно так, информация о погибших и раненых часто бывала запутанной. Но тут я не знаю, как можно улучшить дело. Ведь часто пострадавшие не имели при себе документов, или были изуродованы до такой степени, что их нельзя было идентифицировать. Некоторые раненые были в травматическом и психологическом шоке, не могли назвать себя, заговаривались, вели себя совершенно неадекватно. Как тут быть службе информации, трудно сказать. А еще труднее утешить родственников.

Теперь дело за полицией и антитеррористической службой. Надо достать организаторов и и уцелевших террористов. Что там у хохлов бельгийцев?

В субботу мы с Бегемотом решили сходить в Лувр и поглядеть там на всякую древность – Вавилон, или там Египет.

Как ни странно, это была трансформация желания на один день съездить с Колькой и с Юлькой на лыжах из Дижона в Юру. Но в пятницу пообещали на субботу снегопад в горах. Юлька, с неофитским лыжным фанатизмом решила, что не погоде диктовать ей условия, и что они с Колькой съездят в воскресенье и успеют к вечеру в Париж, а Бегемот при мысли о возвращении из Дижона на машине вечером перед рабочим днём увял, и я, прям скажем, тоже подумала, что лыжи, от которых отнимется удовольствие послелыжного вечера с горячей картошкой с сыром (славным зимним блюдом раклет), со славным вином, – а прибавится гонка, тёмная автострада, мысль о будильнике наутро – уж и не лыжи вовсе. Так что Юлька в пятницу уехала на поезде в Дижон, а мы с Бегемотом в субботний дождь решили сходить в Лувр.

Конечно же там оказалась очередь – наверно, не только во Франции есть февральские лыжные каникулы...

Посмотрев на неё мы решили попытать счастья в Оранжерее и пошли туда через Тюильри.

Как в прошлый раз, народ в Тюильри вовсю кормил чаек – не уток, не голубей, не птеродактилей…

В отличие от голубей, которые скромно садятся на руки, чайки усаживаются ещё и на головы – и оттуда победительно, хоть и с небольшой, но всё ж возвышенности над кормящими руками, оглядывают окрестности.

Ну, а я глядела на ворону, и она на меня. Ворона очень долго ждала, чтоб взлететь ровно тогда, когда я наконец достану из недр рюкзака аппарат.



Ну, а эта ворона сидела, погружённая в свои вороньи мысли…



"Городская мебель, городская мелочь..."



А в Оранжерею толпы не рвались, но об этом отдельно...

По дороге из бассейна, нога за ногу шла, щурясь от солнца, – а мимо – чуть начавшие вянуть мальвы у края баскетбольной площадки, на газоне ноготки в самом соку, бегонии. Розы – чего их считать – декабрьские розы – обычное дело.

И петух, которого я уже слышала весной, что-то крикнул победительное.

В таком декабре, с белыми грибами в лесу под листьями и на рынке – кто думает про Рождество с Новым годом? Не я. Как-то даже забыла, что они на носу и не на каком-нибудь длинном грузинско-еврейском, а на самом что ни на есть курносом вздёрнутом носу.

И вдруг папу вспомнила. Как он к нам приезжал в предрождественское время. Мы шли вечером где-то по бульварам, мимо рождественских витрин, – за стёклами гномы пили чай, белки в шарфиках крутили колёса. На всех углах продавали каштаны, пахло дымком. Было холодно –изо рта шёл пар, плечи вздёргивались в тонкой куртке.

Папа глазел на витрины, поскользнулся и упал – нет, решительно ничего страшного не произошло – встал, отряхнулся, и мы дальше побрели.

Но такой острой иглой пронзила –уязвимость...

Это очень-очень грязная собака, чемпионка по грязности, она бы с удовольствием, поздравляя, об тебя во всей своей грязности обтёрлась, но ведь тебе не привыкать?!

Крепкая старуха живёт тут у нас, каждое лето её на пляже встречаем. Ходит загорелая, без лифчика. Совсем не красавица, и её восемьдесят - при ней, а смотреть приятно.

Надевает маску и уплывает надолго. На пляж прикатывает с холмов на мотоцикле. У неё у самого пляжа, через который мы ходим в одну из наших бухт, сарайчик, там барахло всякое валяется, стол стоит, и за столом старухи-старики сплетничают, в карты дуются до самого вечера. Завидев нас с Катей, выходят здороваться.

У этой старухи был боксёр - мощный такой, топал разлапо, фыркал, не торопился.

Целуется с Катей - "Боксёр умер. Восьмого мая. Было ему восемь с половиной. В праздник в Йер повезла. Опухоль у него была. Просто язвочка на ноге небольшая. Оказалось, опухоль. И не сделать уже ничего. Восьмого мая, да, в выходной день, кровотечение началось. Пришлось эвтаназию. Ничего не сделать. Восьмого мая, да. Это третий у меня боксёр, раньше мы с мужем вдвоём их терпели, умер муж, теперь я одна терплю. С собакой не бывает одиноко. А здесь зимой - никого почти. Пусто. Но с собакой - не одна. Теперь осенью возьму в приюте маленькую собачку. В моём-то возрасте... Маленькую. Но ведь я люблю больших собак..."

The light years

James Salter “A Sport and a Pastime”

Эта книжка по сути – ничего особенного – так – заметки, воспоминания, добрые советы – Париж, лыжи в Австрийской деревеньке, Колорадо, чуть-чуть Японии на велосипеде, Луарские замки, скалолазанье, провинциальная Франция, прогулки пешком вдоль моря в Англии.

Читаешь не очень внимательно, вдруг натыкаешься на какую-нибудь фразу, на которой останавливаешься, заполняешь собственным опытом и смыслом, - и чувствуешь сродство.
Вот о лыжах в Тироле:

« Man occasionally makes something beautiful, God nearly always. It seems that these mountains are like that. The ski towns lie at the foot of them, coming to life in the dusk. Tomorrow you will be kicking off your bindings after the last run of the day, legs weary, lungs and soul purged, and trudging slowly downhill to comfort that is like a timeless dream of home. Then there is the next day and the day after that and on and on until two weeks are up, or three, and suddenly it’s time to leave, that soon. People are driving into town as you depart, fresh faces glimpsed through the windshield, those for whom it is just beginning »

Суть путешествия – целая жизнь,пережитая в одном коротком клочке, который первую половину – до середины – кажется длинным, почти бесконечным, а потом – катится с горки, набирая скорость.


Любопытно, что у Солтера много спорта присутствует – слалом, велосипед, скалы. И весь спорт у него – длинного дыханья – даже слаломные спуски не те расчищенные горки, которые несут на себе печать специально созданных стадионов, а длинные лесные спуски среди деревьев. И скалы – не короткие подъёмы, а такие, что вершины сходу и не видишь, и погода может испортиться по дороге.

« Still, it’s like the old days to come skiing down the long, long run from the top, kilometer after kilometer of winter landscape, all of it snowbound, the houses of the valley far below, the trail running swiftly, endlessly it seems beneath your skis. »

Я в принципе спорта совсем не люблю, но у Солтера лыжи меня захватывают – их другой, не вполне спортивной составляющей – лесом, ёлками, вечерними огнями в деревне, одиноким могуществом... Вроде бы, для него главное во всех описанных им спортивных занятиях – независимость, автономность. В этой книжке отчасти чувствуется вполне хемингуэевский «мачевский» подход к себе, в котором самоуважение довольно сильно базируется на личной физической независимости, определённой самодостаточности . Только отталкивающее у Хемингуэя – становление на охоте, у Солтера превращается в совершенно невинное – становление на лыжах или на скалах, и без фанатизма.
....
И совершенно родное моему ощущение, в котором отношения с миром, воспринятом в его мелочах, в деталях, в сияющей в лунном свете монетке на мосту, и является осмыслением жизни, её построением.

« The end of the season has come, perhaps the best time of all, silence and perfect days. One final hour by the sea. On the almost empty sand, a crab claw, two young boys and their mother, a cigar band, a half naked girl. Ave. »